, обрывки бейсбольных трансляций. Лютер сиял в этом мертвом свете, тень себя самого, тускнеющая вспышка сверхновой. Ветхость постепенно проступала в чертах его лица, в его некогда изящных руках, испещренных теперь синими венами, с пальцами, превратившимися в узловатые и неуклюжие пальцы отжившего свой век старика.
Дон знал кое-какие факты биографии деда – а в ней было немало интересного. Лютер Мельник был своего рода легендой смутной эры доисторичских времен. Большой дом, построенный его собственным дедом Огастесом весной 1878-го, служил хранилищем и наследием богатой мифологии, пропитавшей историю рода Мельников. Дону нередко выпадала возможность исследовать собрание артефактов, загромождавших кабинет. Дипломы Колумбии и Принстона [59], пожелтевшие сертификаты и пропылившиеся орденские планки. Среди непременных семейных снимков и свадебных фотографий было немало черно-белых карточек, запечатлевших Лютера в компании худого, как щепка, юноши в офицерской форме на фоне экзотических декораций: разрушенных соборов и монастырей, старинных площадей и пирамид, рынков и базаров Старого Света, военных лагерей в пустыне и фортификационных сооружений в джунглях, эскадренных миноносцев и верблюжьих караванов. Все на этих снимках были загорелыми до черноты, все дымили сигарами, все были вооружены и сверкали улыбками, как кинозвезды на съемках исторического фильма, позирующие перед камерой в перерывах между дублями. Сотни и сотни фотографий, которые под конец сливались в один сплошной камуфляжный узор, награждавший Дона головной болью и глубоким сознанием собственного ничтожества. Дед совершал поступки, и эти поступки сформировали и изранили его личность, проникли в кровь, обострили чувства.
Об этой стороне своей жизни Лютер упоминал редко. Он не рассказывал ни о том, как провел год в Китае в качестве агента шанхайской муниципальной полиции [60], ни о сотрудничестве с людьми вроде Фейрберна [61] и Эпплгейта [62], с которыми у него завязалась тесная дружба; ни о своих миссиях во Франции в период Первой мировой. Ни слова не говорил о документах, которые разрабатывал, о слушаниях в конгрессе, в которых принимал участие. На вопросы любопытствующих пожимал плечами и отвечал, что вся его жизнь хранится в армейских архивах – иди и читай. И это заявление, по мнению Дона, отражало действительность как нельзя лучше. Лютер Мельник был раскрытой книгой, и довольно увесистой, но одни страницы были из нее аккуратно вырваны, а другие – зашифрованы.
В то гнусное душное лето 45-го шла кровавая война на Тихоокеанском фронте, конец которой ознаменуют взрывы двух ярчайших солнц: конец войне и конец невинности, пусть даже невинности и дикарского толка. Лютер сам научил его курить. А в один прекрасный день, когда старик был до того пьян, что его дикция стала безупречно четкой, а движения автоматически выверенными, он велел Дону приодеться, усадил его в «студебеккер» и привез в Олимпию. Лютер устроил внуку экскурсию по столице штата и представил небольшой группе пахнущих дорогим одеколоном мужчин в костюмах «Брукс Бразерс»