Я не мог больше верить в то, что человек перед смертью успевает вспомнить всю свою жизнь, поскольку не в состоянии был вспомнить ничего из своей жизни, когда мы летели на ржавом «лэндровере» по краю дороги над обрывом, а внизу под нами дремало Средиземное море. Мое сознание в тот момент было пустым и безмятежным. В голову приходила всяческая чепуха. Я размышлял о том, что не пообедал как следует, а значит, пустой желудок обеспечивает мне меньший вес при погружении в воду и возможность выплыть на поверхность… И вот, глядя в глаза смерти, я не думал ни о чем, кроме как о жирном гамбургере, который не успел съесть. Его образ парил перед моим внутренним взором, как гигантский дирижабль, заслоняя собою страх перед возможной катастрофой.
Можно было не сомневаться в водительских талантах Эдвины. Она могла ловко управиться с любой машиной даже на самых высоких скоростях. Водила она бесподобно, но неприятность заключалась в ее не самом лучшем зрении. Вообще-то Эдвина была слепа, по крайней мере так говорил мой приятель Барт, сидевший с ней рядом как раз на «месте смертников» и беспрестанно куривший «Мальборо». Слепа, и это не преувеличение. Только теперь я начал понимать, что совершенно несправедливо считал Эдвину снобом. Дело не в снобизме, а в том, что она не здоровалась со мной, потому что не замечала.
Поскольку гнали мы довольно быстро, все ее внимание было целиком сконцентрировано на дороге. Но, расположившись на заднем сиденье, я не мог с уверенностью сказать, видит ли она что-нибудь на самом деле. Казалось, намного больше, чем на себя, Эдвина полагается на реакции Барта. Она следила за выражением его лица, пока мы неслись со скоростью восемьдесят километров в час.
– Знаешь, Барт, – ее произношение было настолько изысканным и безупречным, как может быть только наследственное, а не приобретенное, – я помню тот момент, когда потеряла к тебе всякое уважение.
Когда я выглядывал в окно, то смотрел вниз, в пропасть под нами, пытаясь разглядеть, где находится наш отель, выспаться в котором я рассчитывал, если останусь в живых.
– Это было, – продолжала Эдвина, – когда ты наклонился над моей выгребной ямой в своем грязном саронге с дырой, используя мою машинку для ногтей, чтобы удалить волосы с груди. Конечно же, ты не мог захватить ею волосы! Но разве ты соображал, что она для этого не предназначена! Если ею можно стричь ногти, то можно стричь и волосы и вообще все, что угодно, размышлял ты.
Она болтала без умолку.
– …твои отпечатки! Ты грязная свинья!