Мне стало не по себе. И хотя вскакивать так рано — совсем уж глупая затея, все же не мешает узнать, что, в конце концов, происходит.
Я опасливо приподнялся на локте, потом свесил ноги на пол, искоса наблюдая за уравнивателем.
— Надо же, как вы быстро адаптируетесь, — заметил он. — Я просто поражаюсь, до чего лабильны спортсмены.
— Это все тренировки, — промямлил я. — Они учат слушать свое тело. Но…
Я осекся. Едва не выпалил: «Но не до такой же степени».
Это еще зачем? Откровенничать с ним?
Пытаясь двигаться заученной походкой (но вместо этого скользя с неописуемой легкостью), я приблизился к зеркалу, занимавшему целую стену.
— Хочу посмотреть, как я буду выглядеть весь этот год.
Фигура в зеркале была высокой, тонкой, я бы сказал, скелетообразной: типичный бегун на длинные дистанции. На нее уже успели напялить красно-белый спортивный костюм, и, к счастью, новое тело ничуть не напоминало предыдущее. Уравниватель оказался прав: перенос разума прошел успешно.
И все же что-то было неладно. Координация возвратилась чересчур быстро. Я чувствовал себя так, словно пробыл в этом теле не один день. Более того, оно выглядело знакомым. Хотя последние достижения в уравнивании сделали легкую атлетику безумно популярной — сущий рай для спортсменов, в котором большинство забегов кончается рывками перед финишем, — в мире всего несколько сотен настоящих бегунов, так что всегда есть вероятность узнать свое новое тело. В принципе, такого не должно быть, но, говорят, иногда случается.
За последние уравнивания я побывал в Южной Африке, Австралии, Японии, Кении и Финляндии. Где бы ни выступало это тело прежде, я не встречал его ни в одном из этих мест. По крайней мере, оно не использовалось никем, кто знал бы, что с ним следует делать.
Так где же я встречал его раньше?!
Но тут, сообразив, что вряд ли уместно перебирать столь антиэгалитарные[1] мысли в кабинете уравнивателя, я попытался выбросить крамолу из головы.
Ничего не получилось.
Словно собака, упорно грызущая кость, я возвращался к ней, сначала воскрешая недавние воспоминания и постепенно переходя к более тусклым. Густые курчавые волосы — очень характерная черта, но я не мог припомнить ничего подобного у своих предыдущих соперников. Я взбодрил память — и неожиданно кое-что стало проясняться. Это было абсурдно, нелепо и до того противоречило здравому смыслу, что я едва не отмахнулся от собственной идеи.
Правда, найти ей подтверждение оказалось легче легкого. Но для этого мне пришлось подождать, пока уравниватель выйдет из кабинета.
Чувствуя себя последним дураком, я нагнулся и задрал правую штанину спортивного костюма. Вот он… именно на том месте, где я его помнил: шрам, длиной почти в дюйм, уже побледневший от времени. Памятка давно прошедших лет, когда я налетел на садовую скамейку, играя в салочки в детском саду.