Когда кровать была собрана, Сашенька извлекла из шкафа матрасик, простынку, покрывальце, которое Таня сама связала под руководством тети Маро. Все впору, красиво, приятно ласкало глаз.
Кроватку занесли в детскую, ребенка переложили со стульев в кроватку. В комнате стало уютно, и Тане показалось, что так всегда и было или должно было быть. «Странное чувство, — подумала она. — Как и почему оно возникло?»
Митя то и дело подходил, смотрел на ребенка, пожимал плечами и приговаривал:
— Я — дед, черт возьми, но не чувствую себя дедом. А ты, Сашенька?
— Погоди ты записывать меня в бабушки, еще успею.
— Вот когда он скажет вам «ба-ба», уже никуда не денетесь, — задумчиво проговорила тетя Маро. — У меня так было: мои близнецы первое слово адресовали мне, как ни старалась дочка научить их выговаривать «ма-ма», они повторяли «ба-ба».
— Татоша, мне совсем не нравится, что мой внук еще не обрел имени, — решительно заявила Сашенька. — Давай подумаем вместе. У тебя есть какое-нибудь имя на примете?
— Нет… — вяло отозвалась Таня, — я еще не думала над этим. Дайте мне прийти в себя. Имя, это, конечно, важно, но нужно еще и отчество…
Наступило молчание.
— Ну, я пойду к себе, пожалуй, — сказала тетя Маро, — сегодня я вам больше не нужна. Если что — зовите.
— Спасибо большое, — ответила Сашенька и пошла провожать ее до двери. Там она шепотом пожаловалась: — Не знаю, как вывести ее из этого состояния…
— Время само поставит все на свои места, поверьте мне, старой, опытной женщине. Не надо насильно раскрывать бутон, пусть сам дозреет и раскроется, тогда и жить будет дольше. До свидания.
…Генрих положил трубку в полном смятении. Он звонил Мите, чтобы предупредить о своем приезде в Москву во вторник и кое-что поручить ему. Разговор с соседкой так ошеломил его, что он, вопреки своей безукоризненной вежливости, бросил трубку, даже не попрощавшись. Таня, его любимая Татоша родила! Как это могло случиться, если в конце марта она отдалась ему и говорила о своей любви? Мысли хаотично набегали одна на другую, сбивались, путались, не давая возможности сосредоточиться и спокойно, со свойственной ему логичностью, все обдумать. Он мерил шагами комнату, потом совершенно бесцельно подошел к открытому окну, поправил занавеску, чуть вздувшуюся от легкого ветерка, снова прошел по комнате, взял с журнального столика недочитанную вчера газету, раскрыл — буквы прыгали перед глазами, не выстраиваясь в понятные слова. Он скомкал газету, швырнул на пол.
Простой подсчет показал, что Таня была с ним близка, уже зная о своей беременности. Как только он понял это, все сразу встало на свои места: и ее отчаянный порыв, и нежелание продолжать встречи, и отказ стать его женой. Значит, есть мужчина, от которого она родила и который ей небезразличен. Тогда зачем она была со мной, зачем твердила слова любви? Лгала? Нет, так не лгут! Он еле сдержался, чтобы не схватить телефонную трубку и не позвонить в Москву сейчас, немедленно, и не поговорить с ней. По здравом рассуждении решил позвонить вечером, разговаривать с Митей. Теперь он понимал его: с одной стороны, любящий отец, который не может предать дочь, с другой стороны, многолетний, верный друг, ни разу ни в чем не обманувший его. Мысль о том, что Митя, как и он, все это время жарился на сковородке, не в силах ничем помочь, немного смягчила взрыв негодования, но боль в душе никак не утихала, разливаясь и заполняя его целиком.