— Во, наган ты только и запомнил. Наган...
— Ага, запомнил, — заерзал в тулупе Шурка. — Тот дядя стрельнул в немца, а потом взял его наган и стрельнул в папку.
— Так за что же их? За квартиру? — удивился Азевич.
— А кто ж их знает, я же не была там, не знаю. Но люди рассказывают: пришли ночью, позвали в сарай Биклагу, ну отца вот этих... Чтоб немца забить. А он: нет, нельзя, детей погубите, немцы тогда поубивают всех — и нас, и детей. А те говорят: ах ты холуй немецкий, фашистов защищаешь? Ну и сами в хату, застрелили немца, а потом и их обоих постреляли. Чтобы свидетелей не оставлять, что ли? Или со зла? Или черт их знает почему!
— А в папку два раза стрельнули, — в молчаливой тишине сказал Шурка. — Потому что шевелился. Рукой по груди водил.
— А ты видел? — тихо спросила Лёдя. — Я на печи плакала...
— А я видел. Я под кроватью сидел, а как кровь из папки потекла до порога, так я вылез. А папка и не шевельнулся больше.
Тетка начала тихо всхлипывать, Азевич сидел молча и думал. Но что он мог сделать, чем утешить этих ребят? Может, так было нужно, а может, и нет. Как понять теперь, кто виноват. Конечно, виновата война, повсеместная жестокость, ненависть и непримиримость, раздиравшая человеческие души. Стреляли, уничтожали, громили, лишь бы побольше крови — и чужой, и своей. Но разве все это началось только с войной, разве до войны было не то же самое?.. Свои со своими начали воевать давно и делали это с немалым успехом. Недаром говорили: бей свой своего, чтоб чужой боялся. Чужих не слишком испугали, а своих побили. Теперь, услышав этот рассказ на ночной дороге, Азевич, в общем, понимал местечковых учителей, их тревогу за малышей. Наверно, любовь к ним, а не желание услужить немцам вынудило их возразить партизанам. А партизаны поубивали и тех, и других. Чтобы не ломать голову, не разбираться. Разберемся, мол, после войны...
Они еще ехали полем, но Азевич забеспокоился: где-то здесь должна была начаться большая деревня Саковщина, в которую ему лучше всего не соваться. Деревня при дороге, бывший сельсовет, теперь там, наверно, расположилась полиция, и, конечно, их остановят.
— Тетка, Саковщина далеко? — спросил Азевич, как только женщина немного успокоилась и умолкла.
— Саковщина? А близко. Вон мосток переедем и — Саковщина.
— Тогда я слезу, — решил Азевич. — Спасибо тебе, тетка. И вы — растите большие, — пожелал он малышам. — Может, когда-нибудь лучше будет.
— О если бы оно было лучше! — вздохнула тетка. — Если бы лучше! А то и до войны, и в войну эту, чтоб она сдохла. Сколько крови нашей она еще выпьет...