Похоже, в местечке действительно творилось что-то неслыханное. На место Зарубы приехал какой-то маленький, злой человечек, которого сразу же посетил Милован. Полдня, до обеда, они о чем-то совещались, а на другой день была созвана сессия районного Совета. Съехалось немало народу, заседали в нардоме. Таких, как Азевич или Волков, туда, разумеется, не пускали, что там обсуждали, было неизвестно. Но районная газета напечатала широкий, на всю первую страницу, заголовок-призыв: «Врагам народа — никакой пощады!». И все стало понятно. Ниже была помещена статья, в которой ударник со спиртзавода разоблачал слепоту районного руководства, не разглядевшего врагов в собственных рядах. Другие авторы также призывали к бдительности. Враг между нами! Азевич весь день слонялся по исполкомовскому двору, бродил по улице. Подходил и к нардому, возле которого стояло множество саней, возков и розвальней приехавших из сел членов исполкома. В нардоме было и все райкомовское начальство, и комсомол, и женотдел. Егор думал, что, может, встретит Полину. До сумерек, однако, никого не увидел и, перекусив в пустоватой столовке, потащился в свою ригу.
А назавтра его позвали к комсомольскому секретарю Голодкову. Этот энергичный и говорливый парень с густым черным чубом объявил, что комсомолец Азевич кооптируется в райком комсомола и зачисляется на должность инструктора. «Так что, товарищ, сдавай своего скакуна и приходи на работу. Работы тьма, а кадры слабоваты, не убереглись от врагов, двоих арестовали органы, нужны свежие силы из народа, и ты, Азевич, как раз такая сила, хватит тебе крутить конские хвосты, надо организовывать молодежь на борьбу за интересы большевистской партии и советского народа». Он и еще говорил что-то все в том же духе, а Егор сидел, слушал и думал, что, может, пока не поздно, послушаться матери и дать дёру в деревню? Но нет, наверно, поздно. Хода назад, похоже, уже нет.
И надо же такому случиться, — выйдя из райкома, как раз на углу встретился с Полиной. Та остановилась, вгляделась в него. «Ну, поздравляю! Правильной дорогой идешь», — сказала она. Но прежней легкой игривости в ее голосе он не услышал, что-то суровое и чужое увиделось ему в ее взгляде. И он спросил: «Это ты помогла?» — «Я», — сказала она прямо. «За то, что тогда подписал?» — «Нет. За то, что буденовку надел», — загадочно ответила Полина и, не простившись, побежала дальше по улице. Егор постоял в раздумье, не зная, что делать, как теперь относиться к Полине.
Все-таки он стремился с ней встретиться, иногда и встречался, но всегда на людях — то в райкоме, то на улице, и Полина всегда сдержанно, сухо здоровалась, но не больше. Называла его «товарищ Азевич», будто забыла, как называла его прежде. Он ее не называл никак. Называть Полиной было неудобно, а по фамилии — товарищ Пташкина — у него не поворачивался язык.