Один раз машину занесло на крутом повороте. Где-то через полчаса после этого я зашел к леснику, которого звали Сендяк. И он мне говорит: «Как жаль, что ты опоздал.
А то бы увидел грузовик, который занесло на повороте. Кузов открылся, и евреи вывалились на дорогу. Они были еще живы. Тогда один гестаповец, глядя на этих евреев, ползающих по дороге, вытащил револьвер и начал по ним стрелять. Он их всех прикончил. Потом привели евреев, которые работали в лесу, и с их помощью подняли грузовик и уложили туда трупы».
Симон Шребник
Вот по этой дороге ездили газенвагены. В каждый помещалось восемьдесят человек. Когда они прибывали на место, эсэсовцы приказывали: «Открыть двери!»
Мы подчинялись. Из машин тут же начинали выкатываться трупы. Эсэсовец командовал: «Два человека в машину!» Пара заключенных обслуживала печи, у них имелся необходимый опыт.
Другой эсэсовец вопил: «Кидайте быстрее. Быстрее! Сейчас приедет другой грузовик!»
И мы работали, пока все тела не сгорали в печах. И так весь день… вот так все и было. Помню, один раз их привезли еще живыми, печи были заполнены до отказа, поэтому их оставили лежать на земле. Они стали шевелиться, приходить в себя… И когда их бросали в печи, все были в сознании. Их сожгли заживо. Когда мы построили печи, я спросил, зачем они.
Какой-то эсэсовец мне ответил: «Здесь будет производиться древесный уголь! Для утюгов». Так он мне сказал. Я ничего не знал. Когда достроили печи, положили дрова, добавили бензина и разожгли огонь, когда прибыл первый газенваген, мы узнали, для чего понадобились печи. То, что я увидел, никак на меня не подействовало. И второй, и третий грузовик не подействовали тоже. Мне было всего тринадцать, и в жизни я не видел ничего, кроме смертей и трупов. Может быть, я не понимал.
Если б я был постарше, тогда, возможно… Наверно, я просто не понимал. Я никогда не видел ничего другого. В гетто я видел… В Лодзинском гетто люди падали замертво на каждом шагу. Я думал: так и должно быть, это нормально. Когда я гулял по улицам Лодзи, на каждые сто метров пути приходилось по двести трупов…
Людям нечего было есть. Они шли и падали, падали… Сын отбирал хлеб у отца, отец – у сына, каждый цеплялся за жизнь. Поэтому, когда меня привезли сюда, в Хелмно, я был уже… мне было все равно… Еще я думал: если останусь жив, хочу лишь одного – чтобы мне дали пять батонов хлеба. И я бы их ел… И больше ничего не нужно. Так я думал. И еще мне казалось: если я выживу, то останусь единственным человеком на свете. Кругом – ни души. Только я. Один. На планете никого, кроме меня, не останется, если только я выйду отсюда.