Невозможно.
Да. И надо иметь в виду, что, когда газ начинал действовать, он распространялся снизу вверх. И в чудовищной битве, которая разыгрывалась после этого, – а это была настоящая битва – свет в камере выключался, наступала кромешная тьма, и самые сильные лезли вверх по головам других.
Вероятно, они чувствовали, что чем выше они поднимаются, тем больше становится воздуха, тем легче дышать. Начиналось настоящее сражение. И одновременно почти все устремлялись к дверям. Срабатывал психологический фактор, дверь была рядом… они кидались к ней, как будто надеялись ее взломать! В этой смертельной битве человеком двигал слепой инстинкт. Вот почему дети, а также самые слабые и старые из взрослых оказывались внизу, под грудой тел. А самые сильные – наверху. В этой смертной битве ребенок мог оказаться погребенным под телом собственного отца.
А когда открывали дверь камеры?
Тела вываливались наружу… вываливались как каменные глыбы… как груда камней из кузова грузовика. Там, где рассыпали циклон, людей не было. Рядом с кристаллами – ни души. Да. Пустое пространство. Вероятно, жертвы чувствовали, что в этих местах сильнее всего действие газа. На телах… виднелись раны, поскольку в темноте начиналась свалка, люди толкались, дрались. Грязь, нечистоты, кровоподтеки – кровь сочилась из ушей, из носа. Уже не раз отмечали, что тела, лежащие на полу, были из-за страшной давки деформированы до неузнаваемости… у детей проломлены черепа…
Да.
Что?
Ужасно.
Да. Рвота, кровь. Из ушей, из носа… Также, может быть, менструальная кровь – да, почти наверняка! Все смешалось в этой битве за жизнь… смертельной битве. Страшное зрелище. Ху же не придумаешь. Не было смысла говорить правду тем, кто переступал порог крематория. Все равно уже никого не спасешь. Слишком поздно. Помню, в 1943-м – я тогда работал в крематории V – прибыл состав из Белостока. И один из членов зондеркоманды в раздевалке узнал в какой-то женщине жену друга. Он сказал ей без обиняков: «Они вас убьют. Через три часа от вас останется горстка пепла». Женщина поверила, поскольку его знала. Она побежала к другим женщинам и сообщила им: «Нас всех собираются убить! Нас отравят газом!» Матери с детьми на руках не хотели этого слышать. Они решили, что та женщина сошла с ума. Они оттолкнули ее. Тогда она пошла к мужчинам. Но тоже впустую. Не то чтобы они ей не верили – слухи о казнях доходили до Белостока, до Гродненского гетто и до других мест… Но никто не хотел это слышать! И когда женщина увидела, что никто ее не слушает, она расцарапала себе все лицо – от отчаянья. Находясь в состоянии шока. И она запричитала. И чем же это закончилось? Всех отправили в газовую камеру, а эту женщину задержали. Нас построили перед печами. Сначала они пытали ее, страшно пытали, потому что она не хотела выдать его имя. В конце концов она все-таки назвала того, кто все ей рассказал. Его вывели из строя и бросили живым в печь. Нам же сказали так: «Любой, кто будет болтать языком, закончит, как он!» Мы часто совещались между собой, между членами нашей зондеркоманды: как сказать людям правду? Как сообщить им?.. Но опыт – ведь этот случай был не единственным, подобное происходило несколько раз – показывал, что это бесполезно. Что это сделает последние мгновения людей еще более трудными. «Если уж на то пошло, – думали мы, – с польскими евреями или с бывшими узниками Терезиенштадта (чешского „семейного“ лагеря), которые уже шесть месяцев живут в Биркенау, еще имеет смысл о чем-то говорить».