Кругом горели дома?
Не то чтобы они в прямом смысле слова горели, потому что я не видел над ними пламени. Однако в воздухе стоял дым и еще этот нестерпимый запах, запах обгоревшей плоти – от мертвых тел, от людей, сгоревших заживо. Я продолжал свой путь. Посетил другие бункеры, где надеялся найти кого-нибудь из товарищей, но каждый раз повторялась та же история: я выкрикивал пароль «Ян»…
Ян – это польское имя?
Да… И никакого ответа. От одного бункера я бежал к другому, за несколько часов обошел все гетто, но вернулся ни с чем.
В тот момент он был один?
Да, я все время был один. Не считая женщины, чей голос я слышал в развалинах, и мужчины, на которого я наткнулся, когда вылез из канализации, в течение всех своих поисков я был один; по пути мне не встретилась ни одна живая душа. Помню, в какой-то момент я испытал чувство покоя, безмятежности и сказал себе: «Я последний еврей; остается ждать утра, остается ждать немцев».
Елена Петровская
Клод Ланцман: уроки нового архива
В 2015 году фильму Клода Ланцмана «Шоа» исполнилось тридцать лет. Эта лента остается одним из самых значительных – если не самым значительным – документальным свидетельством ужасов последней мировой войны. Что изменилось за эти тридцать лет? Прежде всего ушли те живые свидетели событий, тогда уже немногочисленные, на чьих мучительных воспоминаниях и строится этот фильм, изобразительная – иллюстративная – сторона которого предельно минимизирована. Сегодня их голоса и лица – это настоящие призраки, хотя призрачность, как будет показано ниже, составляет неотъемлемое свойство самого кинематографа. В этих условиях появление книги, в которой воспроизводится текст фильма, на русском (эта книга уже выходила на других языках) продолжает жизнь документального исследования Ланцмана, только делает это дополнительными по отношению к кинематографическому образу средствами. Проще говоря, фильм «Шоа» с самого начала содержит в себе разные возможности оказывать воздействие на зрителя, и текстуальное многоголосие – одна из них. Раньше мы только вслушивались в неповторимые интонации этих взволнованных голосов, теперь мы можем внимательнее вчитаться в сами свидетельства.
Фильм «Шоа» ставит того, кто собирается о нем писать, в трудное, я бы даже сказала, беспрецедентное в своей основе положение. Дело не только в самой теме – «окончательном решении еврейского вопроса» или, называя вещи своими именами, массовом уничтожении евреев, планомерно проводившемся нацистами на всем протяжении Второй мировой войны. Очевидно, что геноцида такого масштаба и такой степени бесчеловечности история не знала. Ланцман, однако, далек от того, чтобы погрузить зрителя в состояние полнейшего ступора. Его фильм – это фильм-свидетельство, снятый, впрочем, почти без привлечения архива. Как таковой, он предполагает возможность – и даже необходимость – говорить о самом невозможном. О Холокосте вспоминают те немногие, кому удалось выжить, – иначе говоря, свидетели этого не поддающегося описанию события.