Главный Серегал мрачно поглядел на Ота. — Капитан. Я слышал, что ты… Мы сражались с тобой, не правда ли?
— Раз или два.
— Мы побеждали, то один, то другой.
— Более разумно было бы сказать: мы разделили между собой взаимные победы.
Тел Акай крякнул и отвернулся, жестом подав знак своему отряду; Серегалы ушли в темноту, лязгая оружием.
— Правильно сделал, Худ, что их выпроводил, — сказал Варандас. — Но я хочу увидеть вашу встречу с Готосом, лицом к лицу. Ах, эта ссора собьет звезды с небес.
От покачал головой. — Ты мечтаешь о чепухе, друг. Что же должен сказать Владыка Ненависти Владыке Горя, или наоборот? Если они не познали друг друга глубже грубых словес, то не заслуживают пышных титулов.
Худ удивил их, встав на ноги. Натягивая капюшон на осунувшееся лицо, он вяло махнул рукой в сторону костра. — Не забывайте о пламени, ладно?
— Значит, время? — спросил Буррагаст.
Худ помедлил. — Не ко мне вопрос.
Они следили, как он уходит на юг, к развалинам Омтозе Феллака.
— Не вижу пользы помнить пламя, — пробурчал Варандас.
Через мгновение все трое захохотали. Звук прозвенел по темному лагерю и долго не хотел утихать.
* * *
Конечно, в лагере были Тел Акаи, Форулканы, Жекки и Джеларканы, синекожие народы из-за моря и даже Тисте, но Бегущие-за-Псами далеко превосходили всех числом. Кория бродила меж небольших костров, среди низких покатых хижин, прикрывавших ямы в плотной глине. Женщины целыми днями обтачивали кремни на плоских камнях. Даже ночью не все спали под мехами, многие встали в дозор, когда глаза беспокойно открыты, когда мысли растревожены и курятся угольки полузабытых грез.
Она ощущала взгляды, проходя мимо, но считала, что вряд ли они долго будут помнить о ней. Просто смотрят, словно животные. Ночь — как особый мир, дозор — самое надежное убежище. Она подумала о Харкенасе, представив город преображенным. Лишенный света, он, должно быть, погрузился в вечное созерцание, любой житель отстранен, отделен от мирских забот.
Поэты спотыкаются о новые вопросы, нежданные вопросы. Задать их означает разбить мироздание, так что никто не дерзает потревожить тьму. Она думала о музыкантах, сидящих в одиночестве, легкие пальцы на струнах, мозолистые кончики ощупывают тугие жилы, ища путь вперед, ища песнь для окружившего их небытия. Любая нота, сыгранная или спетая, повиснет наособицу, не давая утешительного ответа, не рождая мелодию. Спрашивая, вечно спрашивая «Что потом?»
Ее разуму Харкенас представился монументом ночной страже: задумчивым, отрешенным. Она видела башни и особняки, террасы кварталов и мосты — ставшие миниатюрными, ставшие местом для игры в куклы. Одежды смялись, краски смыты, усталые позы; можно поглядеть на них — всех и каждую куклу — и не удостоить мгновенной мысли.