«Никогда не было века героев, тех, о ком слагают и поют эпические поэмы. Мы скорее видим одну эпоху за другой, и еще, и все одинаковы в деталях, кроме лиц — но даже лица постепенно сливаются в мутное пятно. Поняв это, Кедаспела ослеп — удивляться ли?
О, могут указать на резню, на убийство сестры. Но я думаю, это была уже вторая смерть для величайшего портретиста. Он наконец осознал, что все лица одинаковы. Все смотрят на него, выпучив воловьи глаза, наглые и неспособные измениться. То, что казалось добродетелями, вдруг явило истинную суть: гордыню и помпу, тщеславие и претенциозность.
Век героев приходит в обличье веры и уходит незаметно, как убеждения. Никто не видит, как он воскресает в прошлом, единственном достойном царстве».
Тут нечего оплакивать, не на что жаловаться.
Она построит храм Света, и ее Свет обнажит нежеланные истины, и в Свете не будет места для укрытия. «Тогда, друзья мои, в новую эру, в которой не отыскать героев, поглядим, чего вы достигнете.
Но не бойтесь. Я дам вам тысячу безмозглых девственниц. Пользуйтесь. Их запас неисчерпаем.
Храмом и новой эрой, кою он породит, я даю вам обет. Мир, в котором не процветет ложь, нельзя будет обмануть даже себя, даже шепотом. Только истина.
Урусандер жаждет чистого правосудия? Что же, во имя Света я это устрою».
* * *
При достаточном давлении любая, самая пасторальная община может пойти трещинами. Слишком много чужаков, слишком много новых и неприятных потоков силы, угроз — и соседи приобретают дурные привычки. Процветают подозрительность и презрение, незримые течения проникают глубоко, вороша ил, и насилие только и ждет случая проявиться.
Городок у крепости Урусандера страдал слишком долго. Содрогался от нежданных смертей, тосковал от непредвиденных потерь: толпы незнакомцев, лица почти все наглые и презрительные, портили настроение всем и каждому.
Капитан Серап избегала лагерей Легиона. Внешне она страдала от горя по двум погибшим сестрам, так что приятели-солдаты держались в отдалении. Ее это вполне устраивало. Страдание от потерь если и было, то смутное и почти бесформенное. Она нашла себе таверну на верхней улице. Иногда ее заполняли скопища праздных солдат, но чаще толпа поселян копила здесь недовольство, мешая с горьким от дыма воздухом.
Такую атмосферу она приветствовала; тяжкие завитки дурного настроения казались теперь подобающей одеждой, словно зимним плащом. Под удушающей его тяжестью она сидела, молчаливая, оглушенная вовне и внутри.
Позыва напиться не возникало. И жажда тупого забытья, и жажда дикого огня ночной похоти, страсти, содрогающихся рук и ног в верхней комнатке занимали одинаково низкое место в списке ее нужд.