— Теперь сделаешь. По дорогам вон готовые валяются. Подремонтируешь — и готово, — сказал Бедный.
— Нет, это не то. Своими руками охота, чтоб все до винтика.
— А вы, товарищ лейтенант, после войны в армии останетесь или в школу пойдете? Вы, говорят, до войны учителем были?
— Останусь в армии. Считаю это самым мужским делом. Попрошусь куда–нибудь поближе к границе, чтобы постоянно чувствовать передний край. Офицеру, по–моему, нельзя терять чувства бдительности, готовности в любой момент принять бой. А граница — это та же передовая.
— Семье трудно, — сказал Бедный. — Особенно женщинам. Армейская жизнь не для них. Муж как бублик к празднику — дома бывает нечасто и недолго. А потом эти постоянные учения, назначения, переезды. Нет, я не завидую женам военных. А твоя жена, командир, как к этому относится? Не жалеет, что за офицера замуж вышла?
— Ну, чтобы точно узнать, надо у нее самой спросить. Но, думаю, и она пока ничего точно ответить не сможет. Прожили–то мы с ней всего несколько месяцев.
— Я бы, пожалуй, не рискнул сейчас семьей обзаводиться, — рассудительно изрек Бедный. — Одного на фронт, другого в тыл. У многих вон семьи на оккупированной территории остались. Нет уж, лучше одному… Одному легче все это пережить. Хоть сирот да вдов меньше останется.
— Так любовь, она, Миша, не спрашивает, когда ей явиться — в праздники или в будни. Такое счастье второй раз может и не прийти, хотя кругом будет мир и тишина. Думаю, наоборот, именно в это злое время приходит к людям самая крепкая любовь. Я по своей матери сужу. Молодость у них с отцом была исковеркана, а послушаешь, как она об их совместной жизни рассказывает, и кажется, что это были для них счастливейшие времена. Отец погиб, а мать так и не вышла второй раз замуж…
— А вы, товарищ лейтенант, со своей женой на фронте познакомились? — поинтересовался Шаров.
— Нет, до войны еще. Встретились в Станиславе, на молодежном вечере, куда нас, молодых офицеров, девушки при гласили. Помню, вхожу в зал, вижу, стоят у окна три юные феи. Одна из них как стрельнула в меня взглядом своих голубых глаз, так в самое яблочко и попала. Я хоть и не робкого десятка, а долго не мог найти в себе смелости подойти к ней, пригласить на танец. Она же, смотрю, бойка, весела, танцует со всеми легко, красиво. Но, замечаю, нет–нет да и глянет на меня с любопытством. В зале шум, смех, веселье, а я стою сам не свой. Как посмотрю на нее, словно ток через меня пропускают. В тот вечер, наверное, все так ничем и кончилось бы, если б сержант один не помог. Стал он рядом с ней маячить. Серебром вокруг нее сыплет, а она, это я тоже заметил, на меня теперь с укором стала поглядывать, дескать, что же ты, танкист, вечер мне портишь? Офицер ты или нет, если сержант тебе на пятки наступает?