Ангел Варенька (Бежин) - страница 107

Нина словно бы потеряла и его, и самое себя, и всю свою прежнюю жизнь. Из живого существа, обладающего желанием двигаться, говорить, совершать поступки, она превратилась в безжизненную мумию, обнимающую своей сухой оболочкой безразличие ко всему на свете. Осознав, что она не нужна Володе, Нина перестала быть нужной самой себе: целыми днями неподвижно сидела на кухне и смотрела, как сползает по крашеной стене струйка, сочившаяся из трубы. Струйка доползала до начала кафельной кладки, заполняла зазор между плитками и каплями срывалась вниз. «Раз, два, три…» — считала Нина, удивляясь тому, что она слышит эти звуки, хотя на самом деле ее здесь нет и она — это не она и все вокруг — это лишь переплавленные в предметы ее же собственные боль, тоска и обида.

Когда Володя и Нина прилетели из Тбилиси в Москву, на аэродроме их никто не встретил, поэтому, спустившись с трапа, Нина не увидела никого из новых родственников и слегка растерялась, не слишком уверенная, что она для них желанная гостья. Володя тогда успокоил ее, сказав, что отец наверняка занят на испытаниях очередного стана, а мать готовится встретить молодых дома. Так оно и оказалось: когда они с чемоданами протиснулись в прихожую, Анна Николаевна, взволнованная, бросилась к невестке, расцеловала, всплакнула, вытерла слезы перемазанной в тесте рукой, посетовала, что приходится разрываться, сохраняя достоинство человека, который из расположения к близким предоставляет им право себя упрекнуть, хотя и сознает незаслуженность этих возможных упреков. Вскоре подоспел и Василий Васильевич и тоже стал сетовать и извиняться, не подозревая, что жена делала это в тех же самых выражениях и поэтому его серьезная и озабоченная мина способна лишь вызвать смех. Все действительно дружно рассмеялись, а Василий Васильевич, почувствовав ненужность своих оправданий, принялся откупоривать бутылку шампанского, наполнять бокалы и произносить шумные грузинские тосты: «За молодых! За счастье этого дома! Долгих лет жизни каждому, кто в нем живет!» Самому Василию Васильевичу бокала не хватило, он налил шампанского в жестяное ведерко для поливки цветов, с веселой бесшабашностью выпил и расцеловал всех домочадцев — в том числе и Нину, отныне принятую в их семью.

Нина сейчас же поняла, что ее сомнения были напрасными, и очень скоро привыкла и к новой обстановке, и к новым родственникам, но при этом из них двоих она все-таки выбрала для себя Анну Николаевну — как главную опору, авторитет и старшего друга. Анна Николаевна вызывала доверие своей дружелюбной улыбкой — не отдалявшей, не державшей на расстоянии, а именно приближавшей к ней каждого, умением избегать лишних слов и безошибочно угадывать чувства Нины, впервые оказавшейся в чужом доме. Она ни разу не сказала ей: «Чувствуйте себя как дома», «Будьте настоящей хозяйкой», «Вы для нас полноправный член семьи», — но Нина действительно чувствовала себя хозяйкой и полноправным членом семьи, словно бы заключив с Анной Николаевной негласный союз двух женщин, по-разному любящих одного человека. Союзническим вкладом Анны Николаевны была ее материнская ревность, от которой она с готовностью отказалась, стоило лишь убедиться, что Нина не собирается стирать эту разницу, присваивая себе те права на Володю, которые могли принадлежать только ей одной. Более того, Нина эту разницу всячески подчеркивала, послушно умолкая там, где Анна Николаевна произносила свое веское слово, и как бы уравновешивая ее приглушенную ревность своей сломленной гордостью, и союзники подчас испытывали друг к другу не меньшую любовь, чем к Володе. Володя (при всем том, что он был мужем и сыном) все-таки оставался для них