Гуманитарное и техническое начало мирно уживались в семье, и Володя не говорил тогда: «Ах, как мне надоели твои блюминги!», «Как опротивели твои шпиндели, муфты и бесшовные трубы!» Он стал говорить это позже, уже женившись на Нине, и Василий Васильевич чувствовал, что причина подобной перемены вовсе не в разнице двух начал. Никто не упрекнул бы Василия Васильевича, что за это время он безнадежно отстал от сына с его гуманитарными склонностями: разве он не занимался живописью и не коллекционировал редкие камни! А взять хотя бы его домашнее актерство — комичные позы, жесты и гримасы, над которыми покатывалась со смеху вся семья! Что ни говори, а была в нем артистическая жилка. Да иначе и нельзя: просидишь бессонную ночь над чертежами, набегаешься по цехам и лабораториям, и нужна разрядка, катарсис, как выражались ученые греки. Конечно, в искусстве он грешил откровенным дилетантством и любой выпускник Суриковского обнаружил бы в его этюдах явные огрехи, но зато в живописи он находил радость и отдых, и поэтому Василия Васильевича больше всего удивляло, что сыну гуманитарные занятия приносили только мучения.
Володя больше не устраивал отцу проверочных экзаменов, не расспрашивал о расселении славян и киевских князьях. Странная вещь — он словно бы крест тащил, мучаясь над летописными сводами и стараясь извлечь из них некое моральное поучение, некую укоризну для ближних: вот, мол, не так живете. Свои мучения Володя возводил в ранг духовности, вкладывая в это понятие особый, не вполне доступный его тощему разумению смысл (мол, ты, отец, человек другого склада, тебе — не понять). Естественно, Василий Васильевич в долгу не оставался, и в семье не прекращались споры, в которых участвовали и Анна Николаевна, и Нина, но самым главным спорщиком был, конечно, сам Василий Васильевич. Он возражал сыну осторожно, мягко, без излишней горячности, хотя порою готов был вспылить от досады. Одного он действительно не понимал: уж если ты пренебрегаешь грубой материей и так стремишься к высотам горним, то пусть это наполняет тебя радостью, как Августина, у которого и прозвище-то было — Блаженный, и всякий подвижник истинный в душе своей блажен, а не несчастен. Иначе какой же смысл! Рассуждать о духовности, а самому оставаться мрачным, на всех обиженным и не уметь устроить даже жизнь своего маленького семейства!..
VI
— …Простите, Василий Васильевич, — Нина на минуту перестала слушать, стараясь вспомнить, что ей нужно было срочно сделать до его прихода. Она поднесла спичку к конфорке газовой плиты и поставила на нее кастрюльку с детским питанием. — Мы с Володей вовсе не враги, чтобы нас нужно было мирить. И мы вовсе не ссорились.