Все впечатления этого вечера — новогодняя суета на улицах, снежная крепость, случайная встреча, рассказ Джунковской, «обсерватория» — причудливо переплелись в сознании Русанова, приобрели гибкость и податливость, всегда предшествующие возникновению новых стихов. Он уже чувствовал эти стихи.
— Константин Алексеевич!
Русанов обернулся.
Джунковская держала в руках пластинку. В стеклах ее очков плясали красные огоньки — отблеск неоновых букв на крыше соседнего дома.
— Есть, Константин Алексеевич, — шепотом сказала она. — Это барий, понимаете, барий!
Взволнованный голос девушки вернул Русанова к действительности. Он вдруг почувствовал, что на крыше холодно, что ему чертовски хочется курить. Словно угадав его мысли, Джунковская сказала:
— Давайте спустимся к нам, Константин Алексеевич. Я вам покажу спектрограммы. У нас никого нет…
Через минуту они спускались вниз.
Маленькая комната Джунковской почти наполовину была занята пианино и старым книжным шкафом. На стене висела карта звездного неба. От зеленой настольной лампы на вышитую скатерть падал ровный круг света.
Джунковская усадила Русанова, принесла альбом. Это был самый обыкновенный альбом — в таких хранят семейные фотографии. Русанов впервые в жизни видел спектрограммы, и они ему ровным счетом ничего не говорили. Светло-серые полосы, прорезанные темными линиями, казались неотличимыми друг от друга. В них не было ничего необычного, и все-таки они волновали. Теперь Русанов верил в открытие. Это получилось как-то незаметно. Еще несколько минут назад он снисходительно посмеивался над рассказом Джунковской. Сейчас он чувствовал — именно чувствовал, а не понимал, — что она действительно сделала открытие. Какой-то внутренний голос подсказывал Русанову: «Это так». И он поверил — сразу, полностью, безоговорочно.
— Скажите, Алла Владимировна, — спросил он, — здесь, только эти элементы или еще что-нибудь?
На секунду Джунковская смутилась.
— Вы… поверите? тихо спросила она.
Это было сказано совсем по-детски. Но Русанов ответил без тени усмешки:
— Поверю.
— Понимаете, это так невероятно… Я еще сама себе не верю. Иногда мне кажется, что я сплю. Проснусь — и все исчезнет…
Она замолчала. Было слышно, как где-то рядом играет музыка.
— Я отобрала еще двадцать две спектрограммы. Все они отличались от обычного спектра Проциона. Вы, понимаете, Процион — звезда, похожая на наше Солнце. Спектральный класс — пять. Ярко выраженные линии нейтральных металлов — кальция, железа… А в тех спектрограммах на обычном фоне оказались совсем необычные линии. И уже не одного элемента, а сразу многих. Я подумала, что девяносто предыдущих спектрограмм были чем-то вроде азбуки. А эти двадцать две — уже письмо, какое-то сообщение…