», — читаем мы у Зощенко.
Или: «На третий день пошли они в гражданский подотдел и записались».)
Перегиб.
Подъемные.
Суточные.
Частник.
Толкач.
Чтобы растолковать иностранцу (или эмигранту первой волны) значение хотя бы одного только последнего слова, пришлось бы довольно долго объяснять суть социалистической системы хозяйствования, при которой нормальные экономические стимулы не действуют, почему и возникает потребность в «толкачах».
Впрочем, иностранцу пришлось бы растолковывать и не столь экзотические, а куда более простые, постоянно мелькавшие в нашей речи и давно уже ставшие для нас обыденными слова.
Отсюда — дополнительные, почти непреодолимые трудности, возникающие при переводе с «советского» на любой из европейских языков:
► Когда американец переводит, например, француза, он имеет дело с реальностью, более или менее ему знакомой. А как, например, перевести: «Иванову дали жилплощадь»? Или, скажем: «Петрову удалось достать банку растворимого кофе»? Или, допустим: «Сидоров лишился московской прописки»? Что все это значит?
(Сергей Довлатов. Переводные картинки)
Вот — лишь некоторые из таких слов, отразивших привычные для советского человека уродства советского быта:
► Авоська.
Дают. (Знаменитый советский вопрос: «Что дают?»)
Выбросили. (Тоже про какой-нибудь товар.)
Галочка («Поставить галочку», «для галочки» — то есть для проформы.)
Невозвращенец.
Невыездной.
Коммуналка.
Подселёнка (комната жильца коммунальной квартиры, не являющегося основным квартиросъемщиком: «Себе однокомнатную, а мужу — подселенку»).
Отгул.
Отказник.
И такие — тоже только советскому человеку понятные — глаголы, как:
► Пробить.
Выбить («Я выбил тебе путевку в Крым»).
Сюда же можно отнести и вошедшие в общенародный язык тюремные и лагерные словечки:
К другой (второй) группе можно отнести слова «советского говорка», сознательно или бессознательно снижающие пафос и велеречивость официального новояза.
Официальный советский язык тяготел к «высокому штилю», к разного рода патетическим оборотам, к славянизмам, к напыщенным словесным формам.
Вот, например, такое слово — в повседневной речи давным-давно уже умершее, а в официальном языке — одно из самых употребительных: горнило.
Помню, как мы издевались над ним, передразнивая речь одного поэта, которому особенно полюбилось это красивое словечко. А он не выговаривал «р», и потому получалось у него так:
— Мы, поэты, пвошедшие говнило Великой Отечественной войны!..
И это, конечно, несколько снижало пафос его высказывания.
Велеречивость официального советского новояза особенно ярко проявлялась в множестве однотипных гиперболических эпитетов. Тут было что ни слово, то гипербола: