— Не жалуюсь, Афанасий Иванович. А ты по добру ли сам?
— Слава Богу, и по добру и по здорову. Того и тебе желаю.
— Благодарствую.
Они приветственно раскланялись.
Власьев не из тех думных, что опяливают себя в три, а то и в пять шуб, дабы отличиться перед другими. Ему и одной довольно. Вон она, сброшена на лавку. Кафтан на нем без украс, однако пошит из парчи, сапоги козловые, тоже неузорные, и только петлицы у ферязи украшены золотым шитьем.
— Сколько же это мы с тобою не виделись? — с дружеским вниманием оглядел Нечая дородный, но приземистый Власьев.
— А пока ты в посольском разъезде был, Афанасий Иванович, — ответствовал Нечай, высокий и жердевый даже в шубе. — Считай, с великомученника Димитрия Селунского[2].
— А мне помнится, с Параскевы-Пятницы[3].
— И тако и этак верно будет. Виделись мы на Анну, а убыл ты из Москвы на Параскеву-Пятницу.
— Пожалуй, что и так. Похвальная у тебя память, Нечай Федорович.
— Не жалуюсь покуда, Афанасий Иванович.
— Сказывают, ты без меня не давал стоять приказу?
— На то и конь, чтоб на нем ездить.
— Твоя правда.
Они согласно рассмеялись.
— Вот и хорошо, вот и ладно, — заложил руки за спину Власьев. — Я за тобою, как за каменной стеной.
— А я за тобой.
Посмотреть на Власьева со стороны — простяк-человек. Этакий поместий к из глубинки. Борода у него овалистая, круглые брови подчернены по-иноземному, над левой ноздрей большая серая бородавка. Лицо широкое, цветущее, нос прямой, чуть приплюснутый, а глаза будто спрашивают: не ляпнул ли я чего-нибудь лишнего по недалекости своей? Хитрец-человек. Умеет напустить на себя тумана.
— Ну показывай, показывай свои покои, — добродушно предложил Власьев, точно за этим только и пожаловал. — Ага, вот она какова, твоя белая комната. Презанятно устроено и весьма.
Комната и впрямь устроена презанятно. Все в ней сделано из мягкого сибирского дерева кедра — стол, лавки, одежник, стены, подсвечники, стулья, сундук у порога. Одежник и подсвечники украшены затейливой резьбой. На полу — ковер из шкуры трех огромных, добытых на Печоре белых медведей. Он так и светится летучим серебром. А вместе с ним светится густо пробеленный потолок.
Власьев взял со стола деревянный кубок. Осмотрев, спросил:
— Не протекает?
— А вот мы сейчас проверим, — понял его намек Нечай и наполнил кубок хмельным медом. — Гляди сам, Афанасий Иванович.
— Свой тоже проверь.
— И мой.
Из-за их спин тотчас вынырнул проворный Оверя. Оставив на столе сытные закуски и сладкие заедки, он исчез, плотно притворив за собой дверь.
Власьев отхлебнул из своего кубка.