— Смекнул, — недоверчиво ел его глазами Баженка. Потом вдруг брякнулся на колени: — Век не забуду, Нечай Федорович!
— Забудешь. И не такое забывается. Ну да ладно. Встань с полу-то. В коленях правды нет. Лучше выпьем по-братски. Все мы люди, все мы человеки. Кабы любовь нас соединяла, то и злу в нашу жизнь не вставиться, — он выпил, отер губы: — А деньги забери. Уговор у нас такой будет: на Сибири отдашь. Не мне, так кому из сыновей моих.
«Значит, не надеется долго на своем месте усидеть, — понял Баженка. — И над ним тучи висят».
Но виду не подал. Сунул в карман двадцать семь рублей с полтиною и пообещал:
— Как в казенку кладешь, Нечай Федорович. Не сомневайся во мне. Я человек твердый.
Москва поразила Тояна своим великолепием. Он не привык к такому обилию златоглавых удук уй, называемых здесь церквями, к бесконечности белых и красных крепостных стен, широте дорог, к разнообразию проездных башен, защитных рвов и подъемных мостов, к череде зеленых, лазурных и даже серебряных крыш, единству камня и резного дерева. Но среди этого великолепия не было радости. Люди проходили понуро, точно опасаясь друг друга. Их было немного. Зато много стражников и ворон. Окна и двери все больше зарешетчены.
Изредка проносились богатые, празднично украшенные сани. Из одних Тояну помахал рукой незнакомый урус, крикнул что-то и умчался, оставив зыбкую искорку дружелюбия.
А на торговой площади Белого города повеселил душу ручной медведь. Его водил среди редких зевак цыганистый молодчик. Завидев девку, он сворачивал к ней, и тогда медведь по его тычку неуклюже приседал перед застигнутой врасплох молодкой, стараясь шлепнуть ее по заду блудливой лапой. Мужики громко пересмеивались, совали поводырю кто горсть семечек, кто кус хлеба или яичко, а кто и медную денежку. Просили, хохотнув:
— Пущай и вон ту заодно лапнет — чернявенькую!
По торговому месту поезд Тояна двигался медленно. Вот и пристроился к его кибитке молодчик с медведем. Зверь по его велению вскинул морду, засучил лапами, несильно рявкнул, потом вдруг низко поклонился.
— Приказали кланяться, да не велели чваниться! — объяснил поводырь. — Правая рука, левое сердце! С Москвою тебя, заезжий человек! Не скупись на въезде, чтоб хорошо выехать.
Тоян одарил его парой белок.
— Будет тебе и есться, и питься, — обрадовался поводырь. — И дело свое сполна сладишь…
В покоях Казанского дворца Тояна ждала обильная еда, баня в широкой кадке и мягкое ложе. После дальней дороги оно показалось теплым облаком на втором небе. Тоян погрузился в него, радуясь тому, что достиг Москвы, пусть даже такой хмурой и непонятной.