Стоило Матафонову надеть свой новый серый костюм, как Витя тут же с балкона поинтересовался, как оценили парижанки его обнову. И за десятками раскрытых окон раздался гаденький смешок — любят, любят у нас посмеяться над несчастьями ближних. Все это так, но Витя с каждым днем все яснее убеждался — подобными методами ничего не добиться.
И решился на отчаянный шаг — уволился с работы, получил отпускные, снял с книжки залежавшиеся триста рублей и уехал в Москву. Нина к тому времени работала в другом месте — стояла непосредственно у плиты совсем другой столовой. Она почти забыла о своих обидах и печалях, а если и не одобряла некоторые поступки Вити, то не отговаривала его, понимая, что это будет иметь противоположный результат.
Однажды ее остановил Матафонов.
— Простите, Нина Тимофеевна, — сказал он, беря ее под локоть. — Задержитесь на минутку.
— Слушаю вас, — сипловатым голосом произнесла Нина.
Витя предвидел подобный ход событий и заранее научил Нину, как себя вести. Непробиваемая доброжелательность — так определил он общую линию поведения.
— Что-то давно не видно вашего мужа… Мне бы хотелось поговорить с ним.
— Он в Москве.
— Скоро вернется?
— Как только закончит дела.
— Важные дела? — вымученно улыбнулся Матафонов.
— Да, он сказал, что у него осталось мало времени.
— Мало времени? — Голос Матафонова дрогнул. — Для чего мало времени?
— Уже весна, а к сентябрю он кому-то обещал что-то сделать… Что именно, кому — не знаю… Но он сказал, что постарается успеть.
— И успевает?
— Не знаю. — Нина переложила сумку из одной руки в другую. — Но голос у него был веселый. На следующей неделе возвращается, вы позвоните или зайдите, — добавила Нина с наивозможным гостеприимством.
Матафонов вздохнул и, не попрощавшись, поплелся к своему подъезду. По лестнице он поднимался тяжело, никто бы и не подумал, что всего полгода назад этот человек взлетал на третий этаж легко и быстро, его сердце даже не успевало почувствовать нагрузку, взлетал, не прекращая напевать песенку, наслаждаясь собственным здоровьем, молодостью и успешным продвижением по службе.
А теперь многое изменилось. Матафонов уставал на работе, не везде поспевал, получал замечания и очень переживал, потому что такие срывы говорили о его несоответствии. Прошли времена, когда он за неделю предугадывал решения начальства, когда чувствовал, чего ему ждать завтра, к чему подготовиться. Мало кто заметил, как его фотография исчезла с городской Доски почета, но сам-то он хорошо помнил свой ужас, когда однажды, проходя мимо, увидел вместо знакомой, родной, приятной улыбки пустое пятно. Он, правда, догадывался, что фотографию снял Витя, но это не имело значения — ведь никому и в голову не пришло вывесить новую. Больше всего Матафонова удручало, что, хотя сама фотография с Доски почета исчезла, подпись на отдельной дощечке осталась, и все в городе знали, что дела у Матафонова плохи, да и жив ли он, Матафонов-то?..