Надо сказать, что Юрий Иванович отличался от всех прочих людей тем, что никогда ничему не удивлялся. Скажешь ему, что в море самолет упал и своим ходом к берегу приплыл…
— Надо же, — ответит, — чего не бывает на белом свете…
— На Филиппинах во время извержения вулкана на поверхность вместе с лавой выбросило живого медведя, — говорю.
— Ишь ты какой, — покачает головой Юрий Иванович. Осуждающе так покачает, дескать, нехорошо медведю так себя вести. — Шатун, наверно.
Когда я в то утро зашел в мастерскую, в очередной раз подивившись зеленым водорослям, свисавшим с потолка, причудливой плесени, разметавшейся по стенам, то застал Юрия Ивановича у стола — он рассматривал диковинную раму, которая в этом сумрачном помещении производила впечатление солнечного зайчика.
— Представляешь, — сказал он, не отрывая взора от стола, — сегодня утром рамочку нашел. Возле мусорных ящиков. Кто-то выбросил за ненадобностью.
— Ни фига себе рамочка! — почему-то шепотом воскликнул я.
— Это она сейчас так смотрится, а нашел я ее всю в пыли, темная такая была, можно сказать, неприглядная. А теперь смотрю, вроде как вся огнем вспыхнула… Надо же…
— Старинная?
— Похоже на то, — ответил Юрий Иванович и, непочтительно подхватив раму, сунул ее в щель между стеллажами, и наша беседа об искусстве живописи продолжалась.
— А знаешь, почему в старину рамы золотили?
— Для красоты, наверно? — предположил Юрий Иванович.
— При свечах люди жили, в полумраке. Чтобы хоть как-то на стене картины видны были, помещали их в золотые рамы. И свечи в этих рамах отражались, посверкивали, оживляли сумрачную жизнь наших предков. Да и картины, как ты знаешь, темные были, не придумали тогда еще ярких красок… Вот рамы и спасали положение. А сейчас в золотых рамах надобность исчезла — при электрическом свете они смотрятся даже некрасиво.
— Какая рама, какое золото, — возразил Юрий Иванович. — Сегодняшняя моя находка вовсе и не кажется такой уж… Я вот думаю — какую бы мне свою работу в нее поместить?
Когда я, отлучившись в соседний магазин, вернулся в мастерскую, то застал живописца в полной растерянности. На мольберте во всем своем великолепии стояла золотая рама, а на полу были разбросаны не менее полудюжины картин.
— Ничего не понимаю, — бормотал Юрий Иванович, и глазки его из зарослей бороды, начинавшейся от бровей, моргали с почти детской беспомощностью. — Ни одна моя работа не подходит. Представляешь?
— По размеру? — уточнил я.
— Да нет, с размером все в порядке, размер как раз очень удачным оказался, все работы ложатся в раму без зазоров… Что тоже странно, между прочим… Картины по размерам разные, а в раму ложатся… Так не бывает, Витя, так не бывает… Посмотри… То ли картины съеживаются, то ли рама раздается…