— Ну какая в войну доброта? Тут озвереть можно, — сказал я.
— И все же еще не вывелась доброта. Вот вспоминаю свою грушевскую хозяйку, да и на Червенщине...
— Ну а тут? В Германии?
— Да и в Германии есть. Чаще среди тех, кто постарше. Кого нацизм не успел развратить.
— А ты сама какая — добрая? — спросил я и притих в ожидании ответа. Это теперь для меня было важно.
— Вряд ли. Только стараюсь быть доброй. Все-таки мы оттуда, где в моде были жестокость, непримиримость. Они крепко сидят в нас внутри. Знаю, плохо это, а что сделаешь? Натура сильнее разума, как говорит доктор Шарф. Вот и к правде себя никак не приучу. Особенно если правда колючая. Чаще удобной правды хочется, как-то приятнее.
— Удобное всегда приятнее. Даже сапоги, которые не жмут, — неуклюже сострил я.
— Главное, в удобную ложь всегда легко верится. Она сама на душу ложится. Вот ты сказал: красивая, и я уже растаяла. Уже за одно это готова тебя полюбить.
— Правда?
Эти ее слова были мне приятны, и я готов был ответить ей тем же. Тихонько засмеявшись, Франя прильнула ко мне.
— Но ведь я без всякого умысла. Ты и в самом деле красивая...
— Когда рядом красивее нет, — игриво закончила она.
— А еще и умненькая.
— Какой уж там ум! Говорят, что несчастная девушка умной не бывает. Несчастье съедает весь ее ум. Красоту тоже.
— Зачем ей ум, если есть красота? — полушутя сказал я.
— Ум все же относительное понятие, как и многое другое. Я где-то читала, что для того, чтобы поумнеть, надо почувствовать себя глупой. А вообще ум — не самое главное в человеке. Умным может быть и подлец.
— Что же, по-твоему, главное?
— Человечность. То, что от Бога, а не от дьявола. Или от обезьяны, как дарвинисты утверждают. Все-таки у нас мало божественного. Или еще не приобрели, или растеряли. Когда отделили народ от Бога.
— А у немцев больше божественного?
— Знаешь — больше. Несмотря на их нынешнюю жестокость. Все-таки они дольше под Богом жили. Опять-таки, они Бога искали. Протестанты, например. Бог был им нужен. А мы своего забросили да так и не нашли.
— Пусть они и с Богом. А мы все равно их победили.
— Победить, наверно, возможно, — не сразу, подумав, ответила Франя. — Но вот как жить без Бога? Ни один народ не живет без Бога. Наверно, это невозможно. Без Бога он сам себя съест.
— Мы же вот живем без Бога, и — ничего. Не слопали друг дружку.
Франя на минуту примолкла, что-то обдумывая или, может, не решаясь мне возразить. А потом притихшим голосом скороговоркой ответила:
— Знаешь, довольно успешно ели. Классовая борьба — разве не самоедство? Хотя нас спасает то, что нас много. Не так скоро всех можно съесть.