Мы перебегали из двора во двор, стараясь так скрыться. Но попадавшиеся нам дворики были крохотные. Толпа и конная стража все время не упускали нас из вида и в то же время перерезали нам путь. С боков, через заборы по нас беспорядочно стреляли, на что мы отвечали также беспорядочной стрельбой. Пробежав так несколько кварталов, мы почувствовали, что погоня как будто отстала: шум и крики стали слабее. Мы перевели дух и стали прислушиваться. Крики совсем стихли. Мы решили, что погоня устремилась по ложному пути. Так мы простояли в одном сарайчике минут десять и намеревались уже пробираться дальше, когда из за заборов показались несколько голов стражников, засматривавших во внутрь двора, а с задней стороны явственно послышались приближающиеся шаги и осторожные людские голоса. Не было сомнения, что мы окружены. Мы решили биться до последнего. Подбежав к забору, мы дали несколько выстрелов в стражников, отбросили их, перескочили через забор и побежали дальше. Но уже со всех сторон к нам неслись группы стражников, полицейских и жандармов. Впопыхах мы, вернее Бабешко, не заметили, что приблизились к самому полицейскому участку, откуда на нас выбежали все находившиеся там полицейские и стражники. Совершенно непонятно, как в тот момент нас не убили и даже не ранили. Нас беспрерывно обстреливали на расстоянии нескольких шагов. Я видел, как один жандарм в двух шагах стрелял в спину Бабешко, перелезавшего через забор, и даже не задел его. Надо думать, что крайне тугая пружина нагана была причиной столь неудачной стрельбы. В конце концов, мы очутились совсем около полицейского участка, и последняя наша борьба происходила во дворе какого то дома казенного образца. Браунинг Бабешко перестал работать — испортился затвор. У меня имелось еще несколько патронов, которые я торопился вставить в свой исправно действующий браунинг. И вот в этот момент я был сбит с ног каким то тяжелым ударом со стороны, откуда я его не ожидал. В ушах у меня зазвенело; на мгновение пелена застлала мне глаза. Я собрал все усилие воли, чтобы не потерять сознания и действительно потерял его. Но в это время группа жандармов уже навалилась на Бабешко. У меня был выбит браунинг. Уже в лежащего и избитого один жандарм в упор выстрелил в меня, но опять промахнулся.
Били нас нещадно — кулаками, ногами и ручками наганов по голове и по чем попало. Через минуту, две мы представляли собою сплошные окровавленные и растерзанные тела. При многочисленной толпе любопытных нас связанных поволокли в участок. Там уже было в сборе все начальство. Как только нас втащили в помещение, какой то пристав или околодочный с горестным видом закричал: — «почему вы не пристрелили их на месте? А теперь уже нельзя, поздно». Кинулись к нам и первый вопрос задают: — Кто вы такие? Жиды? — Мы рассмеялись. — «Таких подлецов, как Василенко, должен бить всякий честный человек» — заметил Бабешко. Несколько жандармов сейчас же узнали его: им раньше приходилось сталкиваться с Бабешко здесь в Александровске. Стали записывать наши имена. Узнав, что мы оба русские, начали допытываться, сколько мы получили от евреев за совершенное дело. Они отказывались верить, что мы совершили убийство не за плату. Бабешко по этому поводу ругнул их и дал несколько резких и смелых замечаний, содержания которых я не помню, но которые, помню, заставили полицейских с изумлением и любопытством посмотреть на него. В это время, в комнату, где нас допрашивали, ломилась масса любопытных «взглянут» на террористов. С любопытством осматривали нас и сами полицейские. Какой то чиновник, вероятно служивший здесь же при участке, умоляюще просит позволить ему войти в комнату и «посмотреть». Ему позволили. Он долго смотрел на нас и видно было, что испытывает удовлетворение — «Каждый день читаешь о террористах, а никогда в жизни не видел их. Так вот какие они» — говорил он, осматривая наши растерзанные фигуры с расквашенными и распухшими лицами.