Человек испытывает вначале, как желудок, похолодев, плотно прилипает к позвоночнику, дыханье спирает, в глазах — яркое, тошнотное, голубое, бездонное сверканье; резкий рывок за вытяжное кольцо, и желтоватый купол парашюта распускается ликующей тенью над головой. Прозрачная тугая пружина воздуха туго и плотно ударяет в парашют. Толчок подбрасывает человека вверх на шелковых стропах. Потом плавное парящее скольжение вниз. Авиатор уже сидит на подвесных лямках, свесив вниз ноги, покачиваясь, как на качелях. Огромная спокойная теплая земля радушно всплывает навстречу. С журчащим воем выхлестывает сдавленный воздух через полюсное отверстие парашюта, сделанное для смягчения удара при раскрытии и предохраняющее парашют от западения с боков при раскачивании. Пронзая метры ярко–голубой, прозрачной сияющей глуби, разблещенной ослепительными клинками солнечных лучей, парашютист окунается в густой, сладковатый дурманящий теплый запах тучной земли. Туго стиснув над головой руками подвесные лямки, парашютист ожидает момента касания. Огромная, необозримая земля бросается под ноги, резким сильным движением парашютист подтягивает себя на руках вверх, толчок смягчен, и теперь можно спокойно валиться на летное поле, усеянное маленькими наивными желтыми цветочками. Парашют вялой, неуклюжей грудой ткани и концов лежит тут же. Величественный, красивый и мощный в небе, он здесь смешон и беспомощен.
1932 г.
ГОТОВ ЛИ ТЫ?
Заметки физкультурника
А ну, взгляни, товарищ, на это небо, налитое солнечным изобилием, наполненное душистым, прозрачным ветром, на зеленую радость клейких, только что распустившихся листьев.
Ведь мы замечательно юны. Так неужто нам, творящим величайшее в мире, бледнеть под душной одеждой живым телом, когда небо — сплошное солнце?
Давайте вместе с нашими славными стройными девушками, носящими в волосах и в свежей смуглой коже солнечную оттепель, все вместе — цехами, ячейками, коллективами — пойдем на спортплощадки, стадионы и водные станции.
Что может быть лучше тела, пропитанного свежим загаром, умного, гибкого тела, которое не слабеет покорно от хилого яда какого–нибудь дохлого гриппозного микроба?
Ну вот ты, — я не знаю как тебя зовут, — ну да, вот ты — ты терзаешь свое сердце и легкие липучей едкой табачной желчью, а потом скулишь, задавленный тоскливой тяжестью утомления. У тебя избледневшая, не знающая солнца кожа, покрытая солененьким потом усталости, глаза у тебя — зябкие заморыши.
А, ты не хочешь даже со мной поговорить, ты торопишься. Суешь на прощанье руку — холодную, вялую, как издохшая рыба, вкладывая в жалкую улыбку грязные зазубренные зубы.