Наверно, в основе любой нашей «нетолерантности» лежат объективные причины. И для того чтобы преодолеть предубеждения, усилия надо прилагать с обеих сторон, и со стороны «угнетенных», наверно, даже большие. Не требовать себе место под солнцем, а демонстрировать миру свое дружелюбие. В Париже, да и во всей Европе, победил прямо противоположный подход, и «угнетенные меньшинства» сами стали угнетать других. Но преодолеть любой конфликт можно только путем взаимных уступок. Если же одна сторона получает больше за счет другой – это только растягивает пружину конфликта, и когда-то эта пружина еще ударит, и очень, очень больно…
– О чем ты думаешь? – спросила Карина.
– Ты не поверишь, – ответил я. – О политике.
Я откинулся на стуле и посмотрел на Карину. Она, в свою очередь, задумчиво смотрела на меня, непроизвольно покручивая пальцами ножку бокала.
– Наверно, это странно, – сказал я. – Мы в самом сердце самого романтичного города на земле…
Карина слегка кашлянула. Я понимал, что она имеет в виду: назвать современный нам Париж романтичным можно было только от большой любви к этому городу.
– …и к тому же в компании самой прекрасной из женщин, – продолжил я. Карина смущенно отвела взгляд. Она почему-то очень смущалась от моих комплиментов и даже просила не говорить такого, но тут я оказался непреклонен, и ей пришлось смириться с моими дифирамбами в ее честь. Наверно, это была не самая неприятная капитуляция в истории, как мне кажется. И вообще, я не понимаю, как можно любить и не проявлять своего восхищения тем, кого любишь. Восхищение – это дыхание любви, это ее пульс.
– …а я думаю о столь прозаичных вещах… – продолжил я. – Что поделать? Я так хотел исполнить твою мечту…
– Ты ее исполнил, – тихо сказала она. – Не твоя вина, что мечта оказалась не такой, как мне представлялось. Именно это я и пытаюсь тебе сказать.
Она протянула руку и коснулась моего запястья. Черт, им стоило бы сделать столики поуже, некстати подумал я. Тоже мне интимная обстановка, для того чтобы проделать эту операцию, Карине пришлось наклониться вперед и даже чуть привстать. Впрочем, нет худа без добра: вырез ее коктейльного платья при этом довольно щедро открыл вид на ее прекрасную грудь.
Мой внутренний циник заметил, что это очень странно – несмотря на то что в интимных вещах у нас, кажется, уже не осталось никаких секретов, этот вид меня волновал, вполне по-мужски. Впрочем, уже не так, как раньше, то есть по-другому. Я знал, что сегодня ночью смогу ласкать эту грудь, и мое воображение возбуждалось скорее предвкушением этого, чем чем-то еще.