– Мы и не ссорились.
– То есть вы просто так не разговариваете вторые сутки? – понимающе уточнил белобрысый, и на губах его заиграла довольная улыбка.
– Твое какое дело? – с ленцой поинтересовался Трауш, прекрасно зная ответ.
Наемник и не скрывал своих намерений:
– Сольд слишком хороша для тебя, и когда-нибудь она это поймет. В тот же день я увезу их с сыном подальше от вашего вонючего Пограничья.
Ребенок визжал, сучил ручками и ножками под причитания кормилицы и бормотание жреца. Когда ему на волосы капнули розовым соком, он вывернулся. Сольд вся побледнела. Пошатнулась. Трауш едва удержался, чтобы не броситься к ней. Этот обряд принадлежит лишь матери и ребенку, потому даже сам высокий лорд безвластен над его течением и может лишь созерцать издали.
– Ты вроде собирался уезжать к людям, – напомнил он.
– Но я вернусь, – пообещал Дарго.
Надменный щенок возомнил себя бойцовым псом. Трауш усмехнулся.
Красного от рыданий малыша вернули матери, и Сольд, укутав мокрое тельце в одеяльце, бережно прижала к груди. Трауш подошел к жене, обнял ее за плечи.
Вереница теней протянулась до самых врат храма – все жаждали поскорее поздравить лорда и леди с тем, что их сын принят богами. Осыпали комплиментами и пожеланиями, трясли ладони, предрекали ребенку жизнь, полную свершений. Сольд тихо благодарила, Трауш и вовсе молча кивал.
Последним подошел наемник, мазнул Сольд поцелуем в щеку.
– Здоровья тебе и Тео, – шепнул ласково. – Я скоро приеду.
– Спасибо, – прошелестела леди, баюкая хнычущего малыша.
Дарго растворился в толпе, спеша исполнить обещанное. Что ж, если у него получится – Трауш простит его самоуверенность.
– Как ты, родная? – Трауш коснулся губами впадинки за ухом Сольд.
– С Тео все будет хорошо? – спросила она, и в синих глазах застыли хрустальные слезинки.
– Будет. – Он перехватил измотанного криком сына. – Обещаю.
Сольд уткнулась ему в плечо – горячая, душистая, родная – и горько разрыдалась.
Тая
На уличном прилавке были выложены пирожки: с яблоками и бузиной, с потрохами, с капустой. Заветрившиеся за день, подгорелые с бока или недопеченные, выглядели они удручающе. Неудивительно, что эта лавка не пользовалась спросом. А вот завлекательная вывеска, разукрашенная углем и мелом, привлекла взгляд. И слов на ней было много – почти как в книге.
Я вперилась взглядом в текст. Лавочник, тучный и усатый старик, вылез наружу, пригрозил клюкой – именно ей он отгонял мелких воришек от ароматной – но чаще смердящей – выпечки.
– Пошла отсюда, попрошайка! – Потряс кулаком.
– Я просто смотрю, – огрызнулась, сбитая с мысли.