— Нет, мама. Я мечтаю только о том, чтобы выспаться.
— Сначала ты должен поговорить с бабушкой. Она считает, что ты пренебрегаешь семьей.
— Вовсе нет. И лучшее доказательство — то, что я здесь.
— Чем ближе к дому, тем я больше нервничаю, пришла ли телеграмма, — сказал Леонар. — Если нет, мы можем получить нахлобучку.
— Трудно предугадать, — заметил Жонне, — бывают вещи, которые забавляют бабушку.
Такси остановилось.
— Я расплачусь, не ждите меня, — сказал Жонне. — Я возьму большой чемодан, а Леонар пусть возьмет американский.
— Может, сделаем наоборот, — сказал Леонар. — Скорее нас догонишь.
— Но я могу взять оба, — предложил Жан-Марк.
— Не болтай глупостей, — рассердился Жонне. — Ты смертельно устал, а четвертый этаж — это сто четыре ступеньки. Вы оба должны меня слушаться.
Они поднялись наверх в молчании. Мария-Луиза держала за руку брата. Его тряс озноб.
— Вытирайте ноги, дети, — предупредила Эмилия. — И позвоните. Бабушка велела звонить, а не стучать.
Поднявшись на цыпочки, Мария-Луиза позвонила и спряталась за спиной у матери.
— Иди вперед, Жан-Марк! — сказал Леонар.
Послышались быстрые шаги, и дверь отворилась.
— Здравствуй, бабушка, — прошептал Жан-Марк.
— А, это ты. Здравствуй.
Бабушка коснулась губами его щеки и, поскольку темнота в прихожей не позволяла его разглядеть, направилась в столовую, окна которой выходили на крыши окрестных домов и холмы, носившие гордое название Золотые Горы. Все поспешили за бабушкой. По дороге Леонар избавился от несчастного чемодана. Бабушка посмотрела Жан-Марку прямо в лицо. Она была низенькая и худая. Ее красивые волосы тронула седина. От живых, проницательных глаз, казалось, ничто не могло укрыться.
— Сними эти очки. Ну да. Конечно. Выглядишь ты, как покойник.
— Я простудился, бабушка, — извиняющимся тоном произнес Жан-Марк. — В Париже сейчас жуткая погода.
— Знаю. Считается, что в Лионе без конца дождь. А у нас тут постоянно солнце. Наконец-то ты вернулся! Надеюсь, ты объяснишь свое поведение. Мы имеем на это право, так ведь?
— Он страшно устал, мама, — вступился за племянника Леонар. — Позволь ему сесть. Он ехал целую ночь.
— Мог ехать и днем. Просто набрался парижских привычек. Там встают в пять вечера, а ложатся в шесть утра. Сейчас как раз шесть утра, и молодой человек должен выслушать, что я ему скажу. Ох, конечно, он может сесть, хотя это и невежливо. Надеюсь, он не воображает, что быть художником — это шататься по монпарнасским кафе, которые хуже всяких… Мария-Луиза, марш на кухню!
Мария-Луиза направилась в комнату.
— Я сказала — на кухню! Знаю тебя как облупленную, будешь подслушивать у дверей. Еще немножко, и сама станешь, как твой дорогой братик! А вот и Жонне. Тем лучше.