Пробило шесть, и кто-нибудь
Уже закусывал со смаком,
Успев как следует хлебнуть.
Трещали воробьи, сороки,
Багрила потаскуха щеки,
Открылись лавки и лари
Укладывался спать картежник,
И молотком стучал сапожник,
Спешили в суд секретари.
(Перевод В. Потаповой)
Автор нарочито привел эти строки для того, чтобы показать, какие разительные перемены произошли в наших сельских районных центрах. Из всего, изображенного классиком, остались разве лишь воробьи и сороки. А так — все новое. Машины на улицах, телефоны в учреждениях, заседания с самого утра, трудовой ритм и энтузиазм. И даже для тех немногочисленных несознательных элементов, которые готовы были бы по-старорежимному выпить с восходом солнца, в районной чайной скалькулированы мини-порцийки коньяка и бутербродики с рыбными консервами ровно на треть той суммы, которая идет на покупку «чернил» (несознательные почему-то привыкли выпивать ее непременно втроем) — этого продукта нашей местной промышленности.
Итак, Гриша въезжал в наш новый и прекрасный райцентр, и на душе у него тоже было прекрасно.
Крикливец встретил его озабоченно, однако к этому все привыкли, потому что не было в районе более забитого и замученного своей должностью человека.
— Ну, Левенец, ты даешь! — похмыкал Крикливец. — У меня и так сорок семь постоянных комиссий, а тут еще создавай временную ради тебя.
— Комиссию? Ради меня?
— Тебе ничего, а мне новая морока. Хорошо хоть председателя с области прислали.
— Председателя?
— Председателя комиссии. А двоих для членства я уже своих добавил.
— Опять козы? У нас уже была комиссия.
— Да какие козы? Ради тебя. Персональное дело.
— Дело? Персональное? Товарищ Крикливец, я не понимаю…
— Понимать и не надо. Наше дело какое? Отвечать. Сдохла кобыла отвечай. Не сдохла — тоже отвечай: почему не ожеребилась. Ну, давай я познакомлю тебя с комиссией.
(Если бы тут был доктор эрудических наук Варфоломей Кнурец, он бы объяснил Грише Левенцу, что слово «комиссия» иностранного происхождения и означает «хлопоты», в чем легко убедиться, вспомнив Грибоедова: «Что за комиссия, создатель, быть взрослой дочери отцом!» Но давайте подумаем: разве от этого нашему герою стало бы легче? Просто свое излюбленное «вот гадство!» он произнес бы удивленно, а не возмущенно, как сделал в этот раз.)
Свое «вот гадство!» Гриша произнес не совсем уместно, с некоторым опозданием, то есть именно тогда, когда Крикливец ввел его в комнату, где сидела комиссия.
Двое были местные. Один из райплана, другой со станции защиты растений. Третьему оставалось возглавлять комиссию. Для этого прибыл сюда из каких-то сфер, инстанций или просто географических пунктов. Парнище такой высокий, что, наверное, становился на цыпочки, чтобы надевать себе на голову картуз. Молодой, голова причесана, рот полураскрыт, лицо недозрелое. Такие молодые на Гришу еще не набрасывались. У него отлегло от сердца.