— Вы напрасно волнуетесь! — успокоила меня худосочная Рената Петровна, быстро-быстро делая какие-то пометки в блокноте-альбоме. — Естественно, что с полицией нравов можно и нужно было беседовать исключительно о сексе. А о чем еще? Но вы, Феликс Михайлович, вы-то совсем другое дело! Неужели вы думаете, что женщину интересует в любви только постельные страсти? Мужики судят, к сожалению, по себе. Я уверена, что ваше ток-шоу будет украшением месяца. Вы же писатель, знаток человеческих сердец…
— Агроном человеческих душ, — подхватил я иронически. — Но писатель существо не бесполое, и слезть с мужской колокольни трудно и ему.
— Но ведь говорил же Флобер, что «мадам Бовари — это я»! — возразила Лидия Викторовна, разливая кипяток по чашечкам. — Вам одну, две ложки? Это крепкий, предупреждаю, настоящий «голд». С сахаром?
— Надо подумать, как ненавязчиво перейти к вашим песням, Феликс Михайлович, — редактор наморщила тоненький носик и, как ей, наверно, казалось, игриво заглянула мне в глаза. — Да-да, мы рассчитываем на них, вы же конспиративный бард, не отпирайтесь! Гитара у нас неплохая, но вы, конечно, предпочитаете свою?
Я ничего не предпочитал, мне было все равно. Те несколько аккордов, с которыми я с грехом пополам управлялся, подгонялись под любую мелодию и любую гитару, будь в ней хоть семь, хоть шесть струн, и даже пять. Однако перспектива спеть несколько собственных романсов была весьма соблазнительной. Втайне я немножко страдал от несправедливой, как мне казалось, узости аудитории своих слушателей. Мои друзья-знакомые знали мои творения почти наизусть, и иногда мне чудилось, что слушают их только из вежливости. А тут такая возможность…
— Давайте выберем, что спеть, — предложил я. — Где ваш инструмент?
…Я проторчал на телевидении еще не меньше часа. Гитарные переборы имели призывный эффект пастушеской свирели — двери не закрывались, и скоро комната была набита битком. И поскольку среди сбежавшихся овечек были о-очень даже завлекательные экземпляры, не распустить хвост я просто не мог. Тем более, что в моем репертуаре было несколько песенок, которые не могли не растрогать женские сердца. Многозначительно поглядывая на длинноволосую юную блондинку в сокрушительном мини-платьице, я с выражением пел:
Мне, красавица, с тобою очень трудно будет жить:
В сторожа к тебе податься? То ль в темницу посадить?
У тебя ума палата, а глаза полны огня…
Это, братцы, многовато, скажем прямо, для меня.
Для меня твоя повадка, словно для корыта шторм,
Не по Сеньке эта шапка. Не в коня, ей Богу, корм!..