Вставляя ключ в замочную скважину, я уже был другим человеком — подобранным, словно сжалась внутри какая-то пружина, готовым нарочито бодро выскочить на ринг, приветственно поднять над головой руки в пухлых перчатках и одарить болельщиков уверенной улыбкой будущего победителя. Знали бы они, как на самом деле трепещет в эти секунды душа боксера!.. В университете я боксировал всего лишь год, но забыть этот мандраж, маскируемый фальшивой бравадой, не смогу, наверное, до конца своих дней.
Ночные страсти моих домашних, вызванные таинственным телефонным звонком, да и отложенное объяснение с женой насчет моего очень уж позднего возвращения домой накануне не сулили мне спокойного вечера. Скандалить же сегодня не хотелось, как никогда. Марьяна, трогательная в своей нежной беззащитности, с повлажневшими глазами, которые смотрели на меня в миг прощания с такой печальной надеждой, все еще была осязаемо рядом, хотя я и уверял себя, что уже подлез под канаты и принял бойцовскую стойку. Поэтому, услышав донесшийся из гостиной веселый возглас Нины «а вот и сам хозяин пожаловал!» — я от неожиданности опешил. Но уже в следующую секунду сообразил: у нас гости… И не привычные — не ее двоюродная сестра Катерина, не соседка по лестничной площадке, при которых жена нимало не деликатничала в выборе эпитетов для моей характеристики. Сейчас у нас в гостиной находится некто, для кого специально разыгрывается давно разученная домашняя пьеска под названием «Благополучная семья».
Способность моей супруги мгновенно переключать тональность голоса в зависимости от того, с кем она говорит, — по телефону ли, при встречах со знакомыми на улице или, скажем, с потеснившим ее в трамвае пассажиром — меня поражала только в первые годы нашей совместной жизни. Сейчас я понимаю, что этот ее симфонизм — не двуличие, не перманентное притворство, а сама сущность человека, который мгновенно и точно определяет для себя житейскую ценность всего окружающего. Не столь важно, соответствуют ли люди на самом деле ее раз и навсегда утвердившемуся прейскуранту. Их истинная значимость для Нины не имеет никакого веса, и приди к нам, к примеру, гениальный, но непризнанный художник или живущий на пенсию мудрейший философ, они были бы выброшены за дверь одной лишь интонацией, в которой металла хватило бы на дюжину полководцев. Но сколько переливчатой женской певучести слышится в нем, когда она говорит с теми, кто ей действительно нужен! Пусть даже и по мелочам, но — нужен, нужен!..
Кто же это у нас сегодня?
— Мой руки — и за стол! — шутливая строгость Нины была прямо-таки обворожительна. — Ждать тебя мы, извини, не стали, побоялись с голоду помереть. В темпе, в темпе!