— Ты прекрасно знаешь, Феликс, — печально закончила Нина свое душераздирающее повествование, — что десяти тысяч долларов у нас нет и в помине. Даже тысячи нет. Светлане, нашей дочери… — она с особым нажимом произнесла «нашей», — угрожают криминальные элементы. Каждый потерянный день — это гвоздь в крышку гроба. Поэтому мы решили…
— Маленько поторговать ядом! — захохотал, будто никогда в жизни не острил так удачно, отставной полковник. Его загорелое, в грубых складках лицо лоснилось, смешливые глазки помаргивали из-под кустиков бровей. Он казался весьма довольным ситуацией — может, не той, в какую мы попали, а той, что сложилась сейчас за столом. — Ты же не знаешь, Феликс, ты ж не знаешь наверняка, что «пуасон» по-французски — это по-нашему, по-русски — «яд»! Да, представь — яд!
Надо ж было жизни такую шутку сыграть с вами!
Мне не показалось это смешным.
— Что значит — поторговать, и — кому?
Наверное, мой голос прозвучал чересчур резко: Нина вздрогнула и закусила губу, полковник оборвал смех и пристально взглянул на меня.
— Всем нам, — сказал он негромко. — Вам троим как семье. И мне как вашему другу, потому что вы для меня вроде почти родственники. Мой Витусик и ваша Светлана как-никак…
— Да вы что, осатанели?! — я отшвырнул вилку. — Мне, писателю, стать на углу с этой пакостью? С поганой отравой?! Да если бы и парижские они были, то…
— Замолчи! — взвизгнула Нина. — Нахлебник, захребетник несчастный! Писатель, тоже мне! Кому нужны твои шедевры?! Жрать небось хочешь каждый день? Дочь спасай, ничтожество, пусть не родную, пусть! Но неужели ты не понимаешь, что если мы сейчас…
Она захлебнулась слезами и села, закрыв ладонями лицо. Николай Петрович укоризненно покачал головой, вынул из кармана платок, вытер лысину. Светлана, подбежав к матери, что-то зло и взволнованно шептала ей на ухо, та не реагировала, ее трясло.
— Успокойтесь, Нина Сергеевна. — Полковник вылил в наши с ним емкости остатки «Самарской» и откашлялся. — Вранье это, что метиловый спирт ядовитый, наши зэки хлебали его втихаря, и никто не помер. Да кто ж духи станет хлебать, спрашивается? Глаза ими тоже не прыскают, не туалетная водичка после бритья. А реализовать их надо немедленно, тут у матросов нет вопросов. — Он подумал и, закатив глаза, быстро опрокинул стопку, причмокнул, похрустел грибком. — Придется, Феликс Михайлович, никуда не денешься. Писатель — не писатель. Я вот полковник, ордена имею за выслугу, а ведь не брезгую. Ради вас, не ради себя!
— Бред собачий… Надо искать где-то деньги. — Я тоже выпил, закусывать не стал. — Я попрошу аванс под книгу…