– Тогда проще было! – вырвалось у Пестрянки.
– Ну, проще. Только как тогда было, уже у нас не будет. Надо среди чужих приучаться как-то жить. И верить родне, потому что иначе, выходит, верить вовсе некому. И как быть? Если я дурак, что своякам верю – ну, пусть я буду дурак. А они тоже знают, что Один не любит предателей. Вот скажи мне: Хельги будет выполнять то, что обещал?
– Да! – Пестрянка вскинула на него глаза. – Он честный человек!
– Ну, так и другие тоже не в дровах найдены. Давайте каждый честно выполнять то, за что взялся, а в остальном на судьбу положимся. Пока Красный делает, что обещал, и не пытается разваливать то, что свояки строят, ему и бояться нечего.
– Хельги делает, что обещал! И он ничего не боится!
– Так чего ты мне здесь… мозгу толчешь?
– Это я боюсь, – со стыдом пробормотала Пестрянка и отвернулась.
– Ну и глупая баба.
Она улеглась на свою кошму, покрывшись мафорием с головой. Одеяла жаркой ночью не требовалось, но комары над ухом жужжали.
А ведь Асмунд прав. Пока Хельги честно выполняет уговор и молчит о том, о чем обещал молчать, с чего ему опасаться предательства своей же родни? Это то же самое, что и он ей сказал. Будь отважен, а за чужое зло с тебя боги не спросят.
– Йотуна мать! – вдруг сказала Пестрянка, уже закрыв глаза.
– Что такое? – со своей кошмы спросил Асмунд.
– Эти морды верблюжьи оставили себе мой сундук! А там, чтоб ты знал, был греческий шелк, египетские ожерелья и критские серьги!
– Ты носишь серьги? – Асмунд в удивлении даже поднял голову.
– Нет. Но они – ворюги подлые!
– Ладно. – Он снова лег. – Считай, что весь Самкрай – сундук с добром, и скоро он будет наш!
Следующий день прошел, как и прежние. В Самкрае жители и беженцы молились каждый своему богу с удвоенной силой, воодушевленные надеждой на скорое избавление. Русы забрали сундук с добром, который никто не решился вынести из крепости вслед за женщиной, выменяли в харчевне эмалевые критские серьги-полумесяцы на десять амфор вина, отшибли им горлышки, и всю ночь из склада, где они жили, доносилось пение.
Утром часть дружины под началом Раннульва вышла, как и полагалось, нести стражу на рынке. Лица были помятые, но спокойные.
Те русы, что снаружи, тоже вели себя обыкновенно: часть их рыскала по окрестностям и пригнала несколько лошадей, остальные сидели в стане. Постепенно стемнело. Горели костры перед шатрами. От костров доносилось нестройное пение на непонятном никому в Самкрае языке.
Хельги со своими людьми вышел вечером, чтобы нести стражу на овражной стене. Вид у него был, как и подобает человеку, который сутки пил неразбавленное вино.