— Оставьте эти крышки, привяжете позже, — окликнула нас Молочница Марта. — Если не пойдёте сейчас — еда закончится.
Из каждого достаточно толстого берёзового ствола торчала теперь тростниковая трубочка для драгоценного сока, а большинство бегинок уже уселись на кучи палой листвы и со здоровым аппетитом набросились на еду.
Кухарка Марта не обращала внимания на плохие урожаи. По её мнению, виноделие оправдывало застолье, и огромная корзина, стоящая на земле, казалась бездонной. Из неё появлялись ломти хлеба, пироги, большие и толстые, как ладони Пеги, целые цыплята с хрустящей золотистой корочкой, глазированные мёдом и специями, маленькие коричневые голуби, завёрнутые в ломтики копчёной свинины, толстые клинья белого молочного сыра, сушёные абрикосы и инжир, и большие фляги с элем и сидром.
Животы наполнялись, и улыбок становилось всё больше. Одна из женщин вытащила дудку и стала наигрывать, а те, кто не слишком отяжелел, чтобы двигаться, подпевали ей. Вокруг плясали дети — большинство не в такт музыке, но это никого не волновало.
Я прислонилась спиной к дереву. Деревья укрывали нас от холодного ветра, я наелась и почти засыпала.
— Почти так же хорошо, как раньше, в «Винограднике», — пробормотала я, зевая.
— Расскажи мне ещё про Брюгге, — попросила Кэтрин. Я и забыла, что она здесь. Девочка любила слушать истории про «Виноградник». Я иногда думала — не кажется ли ей, что там был не «Виноградник», а рай. А может, так и есть.
— Там так хорошо. У нас было всё, что только пожелаешь. Внутрь заходил канал внутрь, доставлял воду для туалетов и мытья прямо к двери. Собственная церковь, дома, лечебница, библиотека с книгами, кладовые с травами и наливками, сыроварни, полные масла и сыра. Осенью воздух так наполнен ароматами вина и мёда, яблочного и грушевого сидра, что сразу клонит ко сну, стоит ступить за порог. И любая женщина может пройти по мосту и войти в ворота под вывеской «Sauvegarde» — место спасения.
— Так зачем же вы покинули такое райское место? — спросила Пега, и в её голосе явственно слышалась ирония.
Одному Богу известно, сколько раз задавала я себе этот вопрос за те три года, что мы провели здесь, в Англии. Полагаю, отчасти причина в жёстком порядке и постоянстве бегинажа, от которых мне всегда не по себе, но вряд ли я смогу объяснить это Пеге.
Я снова входила в дом чужой женщины. Я читала ярлыки и списки припасов, написанные чужой рукой. Я боялась что-то изменить — всё так аккуратно, упорядоченно, прочно. Незачем было это менять, только чтобы сделать своим, а это не моё. Мою жизнь всегда писали руки других женщин — сначала моей матери, потом его матери. Рука свекрови была повсюду. Её указания про бельё в шкафу, её порядок в садике с травами, её рецепты, заполняющие целые полки, её слова, её добродетель, её плодовитость, нависающая надо мной, как берёзовая розга над ребёнком. От этого не было Sauvegarde, не было спасения.