Мне было тогда, я думаю, года два. Но я это зрелище хорошо запомнил. Еще и сейчас я вижу иногда огромное солнце без лучей. Но в ту пору слышать, что «это — солнце», казалось мне странным: обычно солнце бывало значительно меньшего размера и совсем другого цвета.
Чтобы распроститься с рождением и ранним детством, нужно сообщить, что мать моя бегала на сеансы гипноза и незадолго до моего появления на свет прониклась вдруг презрением и отвращением к тому самому гипнотизеру.
Был еще семейный анекдот, как на даче, когда началась финская война, все бросились бежать в город, который тогда называли Ленинградом, а жили мы в сельской местности где-то в Белоруссии. Подбежали к поезду, мать возилась с багажом, а Няня-Маня держала меня на руках.
— Посмотри, Анрюшенька, какой паровоз-то! — причитала Няня-Маня.
А паровоз издал гудок, и поезд уехал. Не помню, как удалось уехать и нам.
Няня моя заслуживает отдельного описания. Ее фамилия была Румянцева, но со знаменитым полководцем Румянцевым, который был, говорят, родным незаконнорожденным сыном Петра Великого, имела мало общего. Она страдала глухотой от последствий скарлатины и некоторой глуповатостью от той же болезни. Тогда она казалась мне красивой женщиной. Происходила из крестьян Новгородской области. После войны к нам приезжала из деревни ее мать Дарья. Та была старуха величественная, но о ней когда-нибудь не тут.
У меня была не только няня, но и гувернантка. Собственно, гувернанткой ее называть не следовало, так как она всего лишь занималась немецким с группой маленьких детей человека в три. Это называлось «немецкая группа». Помню, как она ходила с нами по улицам — по Загородному, по Разъезжей, по Владимирскому, по Боровой и декламировала:
Гоп! Гоп!
Пфердхен гейт галоп!
что в переводе означало что-то вроде:
Гоп! Гоп!
Лошадка идет в галоп!
Звали ее Амалия Мартыновна. Впоследствии она погибла во время блокады нашего города, по слухам от бомбы, изготовленной ее же соотечественниками. А со мною в этой группе учились немецкому, кажется, какая-то девочка, Кирилл Головкин и Николай Рубахин. Последний из них был по национальности грек, сын Каллисты Георгиевны, у которого отца арестовали и вскоре убили. А Кирилл принадлежал к знатному роду Головкиных и приходился композитору Римскому-Корсакову внучатым племянником. Впоследствии я увидел как-то в Эрмитаже портрет графини Головкиной французской кисти и поразился семейному сходству. Мать его звали Ирина Владимировна, и, как я узнал недавно, была она писательница. Но писала «в стол», не для публикации. Скончалась она вроде бы не очень давно, сын же ее умер молодым, не достигши и сорока. Отца его в те тридцатые годы в живых уже не было. Книгу Ирины Владимировны напечатали всего лишь несколько лет назад.