А вот у южного берега, на который падали последние лучи солнышка, потихоньку-полегоньку уже скрывающегося за кромкой леса, я видел двух купальщиков. Не очень хорошо, но видел. Тоже, поди, пьяные: кто же сейчас купается? Хотя, с другой стороны, вода за день прогрелась, можно и окунуться. Это меня здесь, посреди озера, уже немного колотит – то ли от вечерней прохлады, то ли от мандража. Ну и хрен с ним. Так вот, эти двое паскуд сначала побарахтались в воде, в маленьком заливчике – там налим хороший по весне, в апреле, ходит, – а потом поплыли к берегу. И теперь почему-то остановились недалеко от берега по шею в воде. И чего они там делают?! Я давно уже их заметил. Еще когда они к заливчику пришли. И все ждал с нетерпением, когда, наконец, они выберутся на берег и уберутся восвояси, к разэтакой матери, скорее всего к костру, откуда наверняка и пришли. Нет, это точно пришлые психи: местные ночью на озеро не ходят.
Хотя в общем-то, конечно, и психи-купальщики, и туристы у костра маленько мешали моей задумке. Но ждать дальше не имело никакого смысла: еще минут пятнадцать двадцать, ну – от силы тридцать, – и я не то что рыбьей морды, собственного хрена не различу.
Надо было решаться – и я решился.
– Даже если и местные, ни хрена они меня не узнают, – пробормотал я себе под нос.
Знамо дело, все это я говорил больше для собственного успокоения, чем по правде. Потому что они обязательно услышат. А коли они все же местные, то если и не узнают – все равно услышат и догадаются, кто сделал. Могут стукнуть, в господа бога мать!..
Просто я малька бздел. А когда бздишь, да еще в одиночку, то сам себя разными словами стараешься взбодрить, вздрючить, чтобы очко не шибко играло. И я добавил, опять же сам себе:
– Далеко. Ни хрена они меня не узнают. Не успеют. Да и лодки у них нету никакой. Даже резиновой. Иначе давно бы уже плавали. И у ментов дела сейчас совсем другие.
Насчет лодки-то я был прав. И насчет ментов гадских, и всего остального – бухая компания малолеток сраных, что у костра плясала, точно была не местная. Местные-то все меня знают, как облупленного. Потому как родился я здесь, сам местный, алпатовский. Знают, что числюсь сторожем на лесоскладе – сутки через трое. Только на него уже два года никакого лесоматериала не привозят, потому как перестройка и капитализм все похерили к боговой матери. И фамилию мою – Семенчук – тоже знают, и имя, и отчество: Константин Терентьич. Правда, меня и в академпоселке, где я живу в развалюхе со своей старухой, и на станции, и в райцентре кличут только по прозвищу – Сема. Оно ко мне сызмальства прилипло, да так и не отлипло. Сема. Суки. А я им, паскудам, еще рыбу ношу, за полцены продаю. Где они в городе такой свежей рыбки да за такие гроши купят? Суки, одно слово – суки. Благодарят, когда рыбку берут, лыбятся, слова разные хорошие говорят, а сами за моей спиной, я знаю, издеваются.