В толпе послышался смех.
— Но откуда у него вдруг появилась такая любовь к рабам? Не вместе ли с любовью к одной из наших девушек? — и он покосился на Ату, стоящую рядом с Акса-Гуамом. — А что, — обратился он прямо к Акса-Гуаму, — если твоя любовь пройдет, или она бросит тебя? Тогда ты воспылаешь к рабам такой-же ненавистью? — Вы, рабы, — продолжал он обращаясь к толпе, — хотите стать свободными. С чего вы начинаете? С того, что выбираете себе нового царька: Акса-Гуама. А что если он подведет нас под плети, а потом сбежит на свой Священный Холм?.. Только сами рабы могут освободить себя от рабства! Восстание— не дело влюбленных, в расшитых золотом одеждах. Вот мое мнение! — И он сошел со скалы.
Муравейник пришел в сильное возбуждение. Теперь толпа казалась единодушной. Но это единодушие явно было не в пользу Акса-Гуама. На него устремились тысячи враждебных глаз. Над толпой поднимались кулаки.
— Не верьте ему!..
— Он подослан жрецами! — послышались возгласы. — Гнать его вон!..
На скале появился «Кривой». Надсмотрщик выбил ему глаз, и с тех пор за ним утвердилось это прозвище. «Кривой» хитро прищурил свой единственный глаз и поводил головой из стороны в сторону, потом приложил указательный палец к кончику носа и сказал:
— Так вот…
Толпа заинтересовалась этим комическим началом и затихла.
— «Злой» прав. Но только он смотрит одним глазом, которым я не вижу…
— Хо-хо, — засмеялись в толпе.
— А теперь я посмотрю другим глазом, которым я вижу…
— Скажите мне, положа руку на сердце, верите ли вы сами в успех восстания: в то, что вы будете свободны, что вы победите легионы атлантов? — Нет, не верите. И все-таки восстание будет. Почему? — Потому, что нет больше сил терпеть. Потому, что нам хуже не будет: убитым — мир, живым — та же каторга. — В это время приходит к нам Акса-Гуам и говорит: — «Я с вами. Я помогу вам». — А хоть бы и так? Лучше с нами, чем против! Что побудило его притти, — не все ли равно. Наша девушка? — Верно! Но, ведь, девушек-то наших у них полные гаремы. Выбирай любую. А он к нам. Может и восчувствовал горе наше? Что же выходит? Верить — не верьте ему, а гнать тоже не за чем… Авось пригодится. Верно я говорю? — И ткнув опять пальцем в кончик носа, он сошел со скалы.
Акса-Гуам вытер со лба пот. Он совершенно не ожидал такого поворота дела. Он привык смотреть на рабов, как на безгласное стадо, забитое и покорное. Довольно сказать им ласковое слово, погладить по шерсти, и они пойдут за ним. Он снизошел до них. Он так долго умилялся своей ролью благодетеля и спасителя. И вдруг — вся эта сходка превратилась в какой-то суд над ним. Эти резкие, свободные речи о нем, о его личной жизни, этот язвительный или насмешливый тон… Он чувствовал, как против его воли, в нем поднимается вековая ненависть и презрение его касты к рабам…