— Почему? Хотя… не говори. Я понимаю. Мир изменился. Ты не стой. Присядь.
Я вошла.
Ковер был мягок, я босой ступней чувствовала шелковистую гладкость его. Горячий воздух окружил и согрел. А вино, протянутое мне хозяином склепа, пахло солнцем.
— Разве детям можно пить? — спросила я, когда и он поднял бокал.
— Смотря каким, — резонно возразил мальчишка. — Не забывай, я не одну сотню лет провел здесь. Кто угодно повзрослеет. Впрочем, если тебе больше нравится…
Он вдруг исчез, чтобы появиться в ином образе — светловолосого юноши, столь прекрасного, что выглядело это неестественным.
— Зря ты так думаешь. Это просто возрастная проекция с высокой долей вероятности. Если бы мне позволили дожить до шестнадцати, я бы так и выглядел.
— А ты можешь… — Я присела на краешек кресла. В присутствии этого юного Бога я чувствовала себя крайне неуютно. Этак и комплекс неполноценности заработать недолго, хотя прежде я на свою внешность не жаловалась.
— Могу. Мне и самому проще удерживать изначальный облик.
Мальчику кресло было слишком велико.
Хрупкий какой.
Будто хрустальный.
Светлая кожа кажется прозрачной. В светлых глазах отражается пламя. Волосы выглядят почти белыми, но именно белыми, а не седыми.
— Кровь сказалась. — Он провел ладонью по своему лицу. — Благословенная…
Мальчик произнес это с явною насмешкой.
— Он прав, твой человек… купи ему хороший ошейник. Для низкорожденного он мыслит вполне здраво. Это редкость. Без ошейника уведут, и сложно будет доказать принадлежность, даже при наличии клейма. А так ты можешь получить от него неплохой приплод…
— Ты это всерьез?
Он говорил о Ричарде как… о животном? Разумном, да, но все одно животном…
Мальчишка рассмеялся.
И хохотал так заразительно, что и я не удержалась от улыбки.
— Успокойся. — Он вытер ладонью слезы. — Я знаю, насколько сильно изменился этот мир… только не знаю, к лучшему ли это… во времена, когда мне довелось быть живым…
Он замолчал.
Вспоминать об этом было больно. И боль его, давняя, но не пережитая, наполняла комнату. Она придавила пламя. И оно утратило яркость свою. Поблекли фрески. И ковер подернулся пологом пыли. Запахло сыростью и тленом.
Я протянула руку и коснулась холодной детской ладони.
— Мне жаль.
Он усмехнулся.
— Знаешь, что странно… тебе действительно жаль. Я это чувствую. Но не понимаю.
— Чего?
— Того, что ты даешь себе труд сожалеть о человеке, которого не знала… который давно уже не существует.
— Но ты есть!
— В каком-то смысле да… но… это сложно… раньше все было иначе.
Он отряхнулся, и пламя загудело. Кубки наполнились вином. Зеленый виноград рассыпался по столу, и мальчик поймал ягодку, крутанул и бросил.