— Да, если бы отец захотел, вам бы, Гробуа, пришлось перемеривать и это!
Старик намекал на упущенный много лет назад случай покупки земли, перешедшей в собственность государства.
Оба сына и зять резко повернулись, и все снова остановились, медленно оглядывая расстилавшиеся перед ними двести гектаров, принадлежавшие фермеру.
— Как бы не так, — глухо проворчал Бюто, двинувшись снова в путь. — Нашел тоже, чем нас обрадовать. Из этой истории все равно ничего бы не вышло: так уж мир устроен, чтобы буржуа всегда могли есть нас поедом!
Пробило десять часов. Они прибавили шагу, так как ветер несколько стих и из большой черной тучи упали первые крупные капли. Виноградники Рони находились за церковью, на склоне, спускавшемся к Эгре. Когда-то там стоял окруженный парком замок; всего только лет пятьдесят назад роньские крестьяне, ободренные успехами, выпавшими на долю владельцев виноградников в Монтиньи, около Клуа, решили засадить это место лозами. Разведению здесь винограда благоприятствовали и крутизна склона, и то, что он был обращен в южную сторону. Вино получалось неважное, но имело приятный кисловатый вкус, напоминая легкие вина провинции Орлеанэ. Каждому жителю Рони удавалось снимать урожай всего с нескольких лоз, и то с трудом. Самый богатый виноградарь, Делом, владел только шестью арпанами; в хозяйстве босского края значение имели лишь хлеба и кормовые травы.
Они обогнули церковь и пошли мимо бывшего дома священника, затем спустились по тропинке, шедшей между узкими участками огородов, которые чередовались, как квадраты шахматной доски. Когда они проходили через поросший кустарником каменистый пустырь, из какой-то дыры раздался голос. Кто-то пронзительно кричал:
— Отец, дождь пошел! Я выгоню гусей!
Это была Пигалица, дочь Иисуса Христа, двенадцатилетняя девчонка, со спутанными белокурыми волосами, худая и жилистая, как ветка остролистника. Ее большой рот кривился в левую сторону, зеленые глаза дерзко смотрели в упор. Ее можно было принять за мальчишку; вместо платья на ней была старая отцовская блуза, стянутая у пояса бечевкой. Все звали ее Пигалицей, несмотря на ее красивое имя Олимпия. Это прозвище было обязано своим происхождением тому, что Иисус Христос рычал на нее с утра до вечера, всякий раз прибавляя: «Уж ты подожди, паршивая пигалица, я тебе всыплю как следует».
Этой дикаркой наградила его одна бродячая потаскуха, которую он, возвращаясь как-то с ярмарки, подобрал на дороге и поселил в своей лачуге, несмотря на возмущение всей деревни. В течение трех лет шли семейные скандалы, а однажды вечером, в период жатвы, шлюха ушла от него так же внезапно, как и появилась, — ее увел какой-то мужчина. Девочка, едва отнятая от груди, была предоставлена самой себе и росла, точно сорная трава. Едва она научилась ходить, как стала готовить обед для отца, которого обожала и боялась. Однако ее страстью были гуси. Сперва у нее были только гусак и гусыня, украденные птенцами с какой-то фермы. Затем благодаря ее материнским заботам стадо увеличилось, и теперь у нее было около двадцати штук. Корм для них она тоже воровала.