Меня зовут Воробей. Так меня называют все и давно. Так давно, что я периодически забываю свое настоящее имя, о котором мне напоминают только в школе. А туда я наведываюсь крайне редко. Я уже так от него отвык, что даже не сразу осознаю, что речь идет обо мне, когда учитель вызывает меня, и тогда я чувствую на себе полный негодования и плохо скрытой ненависти взгляд, готовый пригвоздить меня к измалеванной мной же стене рядом с партой. Оно звучит странно и чуждо, как будто речь идет о постороннем человеке.
Я толком и не знаю, когда именно я навеки стал Воробьем, но, помимо моей внешности, есть несколько моментов, несомненно сыгравших в этом деле роль. Сама не подозревая о судьбоносности своей ласки, мама когда-то решила, что я имею некоторое сходство с этим пернатым существом, и стала то и дело приговаривать «Ах, ты мой воробышек…», самозабвенно поглаживая меня по пуху на голове. Со временем это прозвище покинуло свое место в маминых приливах нежности и стало употребляться где попало. «Воробышек, дай соль!», «Воробышек, оставь в покое хвост Клеопатры!», «Почему мне на тебя снова жалуется мама Бориса из соседнего подъезда, Воробей ты сорванчатый?» Но в то время ребята во дворе еще не подозревали о моей домашней кличке, потому что из окна на обед меня звали почему-то по законному имени. Видно, мама стеснялась соседей. Нашла кого стесняться.
Но мое прозвище витало надо мной клеймом, которое должно было сбыться, как страшное пророчество. Так я в какой-то солнечный осенний день маялся от безделья с рогаткой на жестяной крыше будки с метлами и прочими принадлежностями дворника и безазартно метил в кучку воробьев, деловито слетевшихся на куски хлеба, подкинутые бабулькой с единственной лавки во дворе. Бабулька отлучилась и не могла махать руками, бросаться угрозами и портить мне охоту.
Стрелял я, особо не стараясь. Мне просто нравилось, как птичье столпотворение одновременно поднималось ввысь, как осиный рой, и снова незамедлительно припадало к земле.
Я взял очередной камешек, натянул резинку несколько сильней обычного и отпустил ее, прищурившись и издав звук выстрела. Воробьи взмыли вверх, но что-то было не так… Сдвинув брови, я уставился на темный комок, оставшийся на земле, и с ужасом понял, что я в кого-то попал. Мое сердце заколотилось, я отбросил рогатку и стремглав спустился вниз. Почуяв неладное, остальные птицы решили больше не возвращаться за жалкими крошками и уселись несколько поодаль.
Подбитый мной воробей лежал, оттопырив лапки, и я подумал, что убил несчастное животное. На ладонях выступил холодный пот, и закружилась голова. «Хоть бы не разреветься на виду у всего двора», – промелькнуло у меня в голове, хотя, помимо меня и птиц, на улице не было решительно никого. Я сел на корточки и прикусил губы.
