– Он взрослый, – констатировала она. – Все сказки написаны взрослыми.
Она обошла стол и снова опустилась на свое место. Я не мог оторвать взгляда от раскрытой книги. Лампа бросала разноцветные танцующие блики на стены и стол. Откуда-то доносились звуки скрипки, тоскующей по небесам.
– Веришь ли ты в сказки, Воробей? – послышалось мне словно издалека.
Я отрешенно кивнул.
– Верю.
– В сказки. Веришь ли ты в сказки, Воробей? – повторился вопрос уже громче.
Вокруг меня поднимался теплый ветер.
– Верю. Верю, – отозвался я вновь.
– Воробей!
Я окончательно очнулся и поднял взгляд на Сигимонду.
– Веришь ли ты в сказки, мальчик? – прошептала она в третий раз сквозь наполняющую воздух музыку.
В животе моем взвились воробьи, а в груди зазвенели колокольчики. Я широко улыбнулся и выпрямился.
– Я верю! Я верю в сказки!
И голос мой слился с песней скрипки.
>Мама Воробья
Сидит за кухонным столом и плачет. На ней желтый свитер, напоминающий о солнечной погоде, но никак не подходящий к ее настроению. Иногда поднимает голову, словно намереваясь что-то сказать, но только смотрит в окно, закусывает губы и снова опускает лицо на ладони. Волосы небрежно падают на плечи.
(Качает головой и плачет.)
(Жмет плечами и плачет.)
(Плачет.)
(Плачет.)
(Плачет.)
И настала весна. По вздохнувшему в полную грудь небу рассыпались птичьи стаи. Серое полотно, лежащее поверх крыш целую промозглую бесконечность, свернулось, и на его место приплыли молодые облачка, пахнущие сахарной ватой. По улицам побежали легкие детские ноги, а по каналам, живоносным жилам нашего города, вновь потекла вода.
Я сидел на крыше и слушал журчание потоков, несущихся по водосточным трубам, а вдали похрустывал трескающийся лед на свинцовом море. Во дворе открывались окна, и монотонные возгласы телевизоров вырывались из застоявшегося воздуха на волю. Далеко улететь им, правда, не удавалось. Попадая в чуждую им среду, они терялись в свежести весеннего ветра и лопались, как мыльные пузыри.
С того судьбоносного дня, в который решились – ни много ни мало – исход нашей игры и моя участь, прошло уже некоторое время, и я успел худо-бедно успокоить вихрь в моей душе и разложить все услышанное и понятое по полочкам. Ребята из Красного квадрата, конечно, ликовали, узнав о своей победе, и все еще ходили с задранными носами, но я не завидовал такому успеху. Не то мне было надо. Я знал, что, даже проиграв, я приобрел нечто бесценное. Надо было только научиться хранить это нечто так, чтобы иметь возможность вспоминать его при необходимости. Поиском такой надежной ниши я и занимался, понимая, что забыть слова Сигимонды означало потеряться в грядущих бурях взросления.