У Жиревичовой блестели глаза и горели щеки.
— Госпожа председательша, — начала она робко, — а если бы нам, как прошлой весной, постоять у окна, посмотреть на танцы и наряды… Стась замечательно танцует… Он брал уроки у… известного учителя.
— Хорошо, хорошо, — ответила, подумав, Лопотницкая. — Почему бы не пойти? Рассеюсь немножко… и еще раз перед смертью… увижу их! Ох, ох, ох!.. Зайдите за мной, пани советница, как только там начнут играть и танцевать…
Пани советница поднялась и начала прощаться. Она была очень оживлена, легко двигалась, сейчас ей можно было дать лет двадцать, не больше.
А Розалия нахмурилась.
— Мама, вы еще, чего доброго, простудитесь, стоя вечером во дворе… И потом… прилично ли это?
— Ну, ну, — сердито оборвала ее мать. — Яйца курицу не учат! Я знаю, что делаю. Ночью все кошки серы… Кто меня узнает?
Когда вдова ушла, Лопотницкая сказала, обращаясь скорее к самой себе, чем к дочери:
— Глупая бабенка, воображает, будто она что-то из себя представляет, потому что у ее мужа были родственники помещики и один из них до сих пор навещает ее… В знать пролезть хочет… каждую минуту к нам забегает и оглядывается, видят ли люди, что она у нас бывает… Всю жизнь лезла… Обеды и вечера устраивала…. а дочку простой девкой воспитала.
— Я очень люблю Брыню, — не отрываясь от работы, сказала Розалия.
— Что поделаешь! Если судьба сблизила нас с такими людьми, то… то… то… приходится их терпеть… Но любить?.. Зачем любить? За что любить? Грубиянка. Смеет с тобой затевать ссоры…
— Да, ссоры эти и мне очень надоели… но она такая несчастная!
— Несчастная! Почему несчастная?
— Да так… — неуверенно ответила Розалия. — Пропадает она.
— Почему?.. — спросила старуха и вдруг осеклась, устремив на дочь проницательный взгляд своих бесцветных глаз. — Пропадает! Пропадает! — заворчала она, не переставая смотреть на дочь, словно хотела во что бы то ни стало прочесть в ее глазах, почему она считает, что соседка пропадает, не думает ли она случайно то же самое и о себе. — Пропадает! — прошептала старуха еще раз. — Велика беда! Не она одна… Не ей чета барышни…
Лопотницкая снова не договорила. На ее высокий пожелтевший лоб, окаймленный прядями седых, серебристых волос, легла мрачная туча скорби и гнева.
Уже смеркалось, когда она окликнула дочь.
— Темно уже, не порть глаза. Поди в сени и поставь самовар.
— Воды нет; Марцинова сегодня не пришла… заболела, должно быть, — неохотно отрываясь от работы, ответила Розалия.
— Возьми кувшин и принеси воды из колодца… Мне необходимо горячего чаю… Теперь темно… спрячь кувшин хорошенько под платком…. Никто и не увидит.