В непроглядной пугающей тьме блеснул вдруг одинокий огонек. Это был тусклый слабый свет, мерцавший в маленьком окошке в одном из углов двора, почти у самой земли. Юлианка хорошо знала, кто живет в том конце двора; после долгих колебаний она поднялась и очень медленно, так как страх все еще не оставлял ее, а маленькие ноги путались в высокой мокрой траве, направилась к этому огоньку.
Комната на том конце двора была меньше и ниже жилища прачки, но выглядела совсем по-другому. У прачки стены и потолок почернели от дыма и копоти, здесь же они были белыми и чистыми, так как их, очевидно, оберегали от грязи; там от беспрестанно топившейся печки было жарко и душно, здесь все пронизывала холодная сырость, потому что в маленькой обвалившейся печке почти никогда не разводили огня. В комнате стояла старая кровать с таким тощим матрацем, что его почти не было видно, деревянный сундук, покрытый протертым до дыр ковриком, хромоногий стол, лампа с высоким закоптелым стеклом, на стене висел старый ватный салоп, над кроватью — большое черное распятие; хозяйка — худенькая старушка — сидела на сундуке и вязала при тусклом свете лампы сетку из толстых бумажных ниток.
Маленького роста, сгорбленная и сухонькая, она была одета в потрепанный стеганый халат; пряди редких седых волос ниспадали на плечи и лоб.
Она наклоняла лицо близко к работе; спицы и клубок быстро двигались в ее маленьких сморщенных пальцах. Старуха беспрестанно что-то бормотала, и казалось, что шевелятся при этом не губы ее, запавшие и почти такие же бескровные, как лицо, а лоб, на котором частые морщины поднимались, опускались, сходились и разбегались, словно стремясь передать с помощью таинственных знаков кому-то невидимому длинную необыкновенную историю.
Вдруг маленькая седая труженица приподняла голову. За большими стеклами очков замигали красные воспаленные веки. У низких запертых дверей послышался шорох. Умолк и снова раздался.
— Всякое дыхание да хвалит бога, — произнесла женщина.
Никто не отвечал. Она поднесла руку ко лбу, словно собираясь перекреститься, но шорох становился все явственней, а затем раздался приглушенный стон или плач.
Старуха встала и, приложив ухо к двери, громко спросила:
— Кто там?
Чуть слышный голосок ответил:
— Юлианка.
Если бы не глубокая ночная тишина, старуха не расслышала бы этого голоса, так тих он был, — скорее вздох, чем голос. Она с досадой махнула рукой, но все же взяла лампу и направилась к двери, сердито брюзжа:
— Покоя нет от детей! Днем какой-то сорванец камнем запустил в окно, а теперь кто-то среди ночи является…