Вот и скачет Афанасий по складам полдня, а то и больше. А они, склады-то, все по разным концам городка разбросаны. В одном ткани получишь, в другом — культтовары, в третьем — продукты, в четвертом… Всякого много товара — и нашего и из-за моря!
Навьючит Афанасий возок, брезентом укроет, увяжет арканом и спешит до заката поспеть в сельцо или — уж в крайнем случае — мостик перевалить. Отдохнуть до моста Афанасий не решается, бывает всегда настороже, потому как знает: что глазом не усмотришь, то мошною доплатишь. А где она, мошна-то, если на правую копейку живешь? Приходится держать ухо востро. А береженого, как известно, бог бережет.
Иное дело — на своих землях. Тут и послабление бдительности допустить можно.
Афанасий бросил на землю войлочную полость, из кошелки выгреб яйца, луковицу, ломоть хлеба, до красноты и хруста поджаренных окуней. Все съестное аккуратно разложил на помятой газетке. Делал он это не спеша, будто исполнял чрезвычайно важную и нужную работу. Когда приготовления были закончены, Афанасий подошел к возку, отвернул край брезента и, запустив под него крупную угловатую ладонь, извлек четвертинку водки.
Много Афанасий не пил: мера у него была твердая, да и повторялось такое раз в неделю, а то и в две — только в тех случаях, когда продавщица давала заявку на водку. В селе, где он работал возчиком при магазине, и на хуторке своем, на пустотной усадебке, в версте от сельца, был воздержан, если не брать во внимание больших праздников и важных гостей, частенько наезжавших к Афанасию — которые порыбачить, которые пострелять дичь. Места вокруг заимки богатые, — и рыба и птица пока еще держатся в волжском понизовье.
Прежде чем приняться за еду, Афанасий отобрал двух жареных окуней покрупней и бросил собаке:
— Держи, ушан, пожуем, да и домой.
Кобелек в последние дни часто бывал в несытности, а потому при виде еды встрепенулся, склонил шишкастую голову набок и облизнулся. С места, однако, не тронулся.
— Гонор не позволяет? Ну-ну, — добродушно пробормотал Афанасий. Собачья неподатливость пришлась ему по душе: знать, по-своему гордость блюдет, не к каждому прислонится; есть, стало быть, умишко у твари…
И уже иными глазами посмотрел старик на собаку, подумал, что добрая собака — почти человек, особенно если живешь одиноко, на заимке. Не худо бы и заманить ее до хутора, приласкать.
Когда четвертинка опорожнилась и припасы были съедены, Афанасий аккуратно свернул газетку и спрятал в кошелку, а пустую бутылку сунул на прежнее место — под брезент, в ящичную клетку.
Меринок всхрапнул понимающе и замотал вислогубой головой. А когда Афанасий подтягивал чересседельник, обернулся, скосил на старика выцветший водянистый глаз и потерся о конец оглобли.