В последние дни Глафира больше и чаще думала об Андрее. Он вовсе не красавец: остролицый, чрезмерно худощавый. И взгляд неприятно-зеленых глаз, колюче устремленный на собеседника, был неуютным и изучающим, словно его всегда и неотступно преследовала какая-то мысль. Но Андрей был отличным от сельчан, казался нездешним, пришлым, и уже потому был интересен Глафире. Она ждала его на масленицу, готовила стол и прихорашивалась больше для него, чем для других гостей, а когда он не пришел, затосковала.
14
В промысловой казарме, большой и угрюмой, вдоль пластинчатых, пробитых конопатью стен, в три яруса поднимаются нары для пришлых рабочих. В селе побаиваются стороннего люда, презрительно называют ватажниками, а сам промысел — ватагой. Нездешний, случайный народ в казарме занимает чаще всего два яруса. На третьем, под самым потолком, хранят немудрящие свои вещи, сушат одежду после пересмены. В иные годы, когда рыба идет недуром и обычное число рабочего люда не управляется обрабатывать улов — резать, засаливать, сушить снимать с вешалов, — и подпотолочные нары превращаются в спальные. И тогда бывает тут непомерная теснота да духотища, и вонь от просмоленной обутки и просоленной одежды густо висит в воздухе, остро бьет в нос вошедшему с улицы.
Гринька с сестренкой Ольгой в первое лето жили в общей казарме, занимали угловые два яруса — нара над нарой. В зиму Ляпаев разрешил ему отгородить в дальнем от входной двери углу небольшой закуток — не отапливать же всю махину, дров не напасешься. Прогреть раз в неделю чтоб не промерзала и не мокла казарма, — и то дело. Худо ли, бедно ли, с тех пор имеют брат и сестра свою комнатушку в одно окно, в две койки со столиком посередине — совсем как пароходная каюта. Торцевая, противоположная окну, стена наполовину состоит из входной двери, наполовину — из печной стены; она и согревала в ненастные зимние дни неприхотливое жилье. Над койками — шкафчики. В одном бельишко сменное, другой битком набит посудой всякой — сердобольные сельчане, после пожара и поселения сирот в казарме, нанесли всякой кухонной рухляди. После казарменной сутолоки, людной толчеи и многоглазья Ольга порадовалась жилью:
— Гринь, а хорошо у нас, да?
— Нормально, — степенно отвечал ей брат. Был он на два года постарше и считал себя ответственным за судьбу сестренки. — Ниче, Оль, проживем…
Втайне Гринька надеялся потолковее определить сестренку, то есть выдать ее замуж в надежный дом. Он-то, мужик, не пропадет. Вкрай — можно плюнуть на эту житуху и податься к туркменам или в Персию. Там, сказывают, русских толкотно, целые промыслы. Заработки будто бы терпимые, волжан первым рядом берут, а потом уж персов и другую нехристь, потому как к морю они не совсем свычные, да и жилы у них послабей.