Они медленно пошли по вечернему городу — сутулая маленькая старушка и младшее ее дитя. Алексей нес над головами зонт.
Крапал крест-накрест дождь, проблескивая при свете фонарей и витрин.
— Это где мы сейчас? — спросила мать, делая вид, что озирается.
— На улице Воскресенской, — ответил сын. — Ну, бывшей Марата.
— А-а! — Старушка остановилась. — Марат, кстати, был неплохой человек.
— Постой, трамвай идет.
— Это который?
— Третий.
— Поехали на нем.
— Мама, это же по кругу, через весь город!
— Ну как хочешь, — смиренно, как всегда, согласилась мать, и Алексей подумал: «А куда торопиться?» Помог ей подняться в вагон, сели у окна, сын за спиной матери. Трамвай тронулся, в тряске и перестуках разговаривать было трудно, и они долго молчали.
— Где мы сейчас? — Он услышал наконец ее дребезжащий голос.
— Старый цирк проехали…
Мать снова затихла. Минут через десять встрепенулась:
— А памятник сохранился? — Она имела в виду памятник борцам за свободу.
— Конечно, — соврал сын.
На месте бывшего монумента из бетона, изображавшего в стиле кубизма пролетариат, разрывающий двуглавого орла, теперь стояла стеклянная свеча банк «Олимп».
— А сейчас проспект Комсомола?
— Да, мам.
Алексей подумал: «Наверно, мысленно видит весь город…» Но если мать и видела мысленно город, то скорее всего город прежних, военных лет, когда она пришла сюда голоногой бесштанной девчонкой (да, она всегда так и уточняла среди своих: бесштанной) пешком из деревни Красные Петухи. Красными Петухами деревню назвали, говорят, потому, что она постоянно горела — только отстроится, вновь горит. То ли потому, что стоит на холме и молнии ее полюбили, то ли народ такой…
Устроилась на оборонный завод, где два года ворочала тяжеленные снаряды, пока не надорвалась, — была же худющая… Назначили агитатором, так и пошла дальше по жизни — в комсомоле, в партии…
А он? Алексей Александрович вскинул глаза: вон он, на холмах, университет, похожий на горсть беспорядочно брошенных друг на друга костяшек домино. Там когда-то учился он и училась курсом старше Броня Скуратова. Вот и общежитие прилепилось сбоку, где они познакомились в одну из новогодних ночей. Алексей, как и многие студенты, проживавшие в квартирах с родителями, часто бегал туда на танцы — в общежитии кипела веселая жизнь.
Пройти в «общагу» для своих было просто — туда вел прямо со второго этажа физмата стеклянный рукав, как в иностранных аэропортах — к самолетам. Можно было постоять внутри этой горизонтальной сосульки и посмотреть на березовую рощицу внизу, на облысевшую, как Горбачев, Большую сопку вдали над ней грибы телеантенн, а сбоку, вроде гигантских санок, забытых стоймя, макушки искусственных трамплинов. Под одним из них погиб его друг Митя Дураков, именем которого Алексей назовет впоследствии своего единственного сына.