Что ж, видно, изумрудам, сапфирам, рубинам и алмазам суждено лежать там до тех пор, пока землетрясение не столкнет валун вниз. Даже если это произойдет через сто тысяч лет, с драгоценными камнями ничего не случится – они вечные.
А со мной покончено. Проклятый платок забрал все мои силы и весь мой разум. Жизнь утратила смысл. Я раздавлен, я сошел с ума.
– И тут он совершенно прав, – заключил комиссар, откладывая половинку листка. – Все, на этом письмо обрывается.
– Что ж, Ренье-сан поступил правирьно, – сказал японец. – Он недостойно жир, но достойно умер. За это ему многое простится, и в средуюсем рождении он поручит новый сянс исправить свои прегресения.
– Не знаю, как насчет следующего рождения, – Бульдог аккуратно сложил листки и убрал в черную папку, – а мое расследование, слава Богу, закончено. Отдохну немножко в Калькутте, и назад, в Париж. Дело закрыто.
И тут русский дипломат преподнес Ренате сюрприз.
– То есть как з-закрыто? – громко спросил он. – Вы опять торопитесь, комиссар.
И обернулся к Ренате, наставив на нее два стальных дула своих холодных голубых глаз.
– А разве мадам Клебер нам ничего не расскажет?
Этот вопрос застал врасплох всех. Впрочем нет, не всех – Кларисса с удивлением поняла, что будущая мать нисколько не растерялась. Она, правда, едва заметно побледнела и на миг закусила пухлую нижнюю губу, но ответила уверенно, громко и почти без паузы:
– Вы правы, мсье, мне есть что рассказать. Но только не вам, а представителю закона.
Она беспомощно взглянула на комиссара и с мольбой произнесла:
– Ради Бога, сударь, я бы хотела сделать свое признание наедине.
Похоже, события приняли для Гоша совершенно неожиданный оборот.
Сыщик захлопал глазами, подозрительно посмотрел на Фандорина и, важно выпятив двойной подбородок, прогудел:
– Ладно, идем ко мне в каюту, коли вам так приспичило.
У Клариссы создалось ощущение, что полицейский понятия не имел, в чем именно собирается признаваться ему мадам Клебер.
Что ж, комиссара трудно было в этом винить – Кларисса и сама не поспевала за стремительным ходом событий.
Едва за Гошем и его спутницей закрылась дверь, Кларисса вопросительно взглянула на Фандорина, который один, кажется, точно знал, что именно происходит. Впервые за день она посмела посмотреть на него вот так, прямо, а не искоса и не из-под опущенных ресниц.
Никогда еще она не видела Эраста (да-да, про себя можно и по имени) таким обескураженным. Его лоб был наморщен, в глазах застыла тревога, пальцы нервно барабанили по столу. Неужто даже этот уверенный, обладающий молниеносной реакцией человек утратил контроль над развитием событий?