Он обхватывает пальцами мой подбородок.
— Нет, потому что я уважаю тебя. Ты не та женщина, которую можно просто перевернуть на спину и задрать ноги. Черт, Люси, я никогда не встречал кого-то похожего на тебя, и хочу узнать тебя получше. И пока этого не произойдет, и это дерьмо не закончится, думаю, нам не стоит снова спать вместе.
Мое сердце разрывается на части, не от стыда, не от злости, а от безграничного восхищения мужчиной, который сейчас рядом со мной. Никто и никогда не уважал меня так, как он. Меня переполняет счастье, и слеза скатывается по моей щеке.
Он протягивает руку, чтобы смахнуть ее большим пальцем.
— Знаю, ты чувствуешь себя виноватой, учитывая, через что тебе пришлось пройти, но ты не должна из-за этого испытывать чувство вины.
— Я ни о чем не жалею, — хриплю я.
— Знаю, но мы повременим, да?
— Значит, я не смогу видеть тебя?
— Сейчас ты со мной, дорогая. И я не собираюсь никуда уходить, — бормочет он.
Я улыбаюсь и беру его лицо в свои ладони.
— Можно тебя поцеловать?
— Сколько пожелаешь.
Я наклоняюсь вперед и прижимаюсь губами к его губам мягким, недолгим поцелуем. Затем отклоняюсь и скатываюсь с него, ложась рядом.
— Значит, я могу задавать о тебе вопросы?
Он издает стон.
Я хихикаю.
— Если хочешь, но я буду отвечать только на несерьезные.
Я фыркаю.
— Нечестно.
— Я и не говорил, что будет честно.
— Хорошо, — ухмыляюсь я. — Твоя любимая еда?
Он сжимает губы и укладывает нас так, что я оказываюсь на нем, напротив его груди, и мы лежим на кровати в объятиях друг друга.
— Это прозвучит странно, — начинает он. — Но это… чизкейк.
Я подавляю смех.
— Очень по-мужски.
— Сейчас станет еще хуже, — кряхтит он. — Клубничный чизкейк.
Я перестаю смеяться, и он нежно сжимает меня.
— Ничего не могу с собой поделать, я сладкоежка.
— Ладно, любитель чизкейков, какой твой любимый цвет?
— Красный.
М-да. Красный цвет подчеркнул бы его прекрасные серебристые глаза.
— Моя очередь, — говорит он. — Правда за правду.
— Хорошо, — шепчу я.
— Твоя любимая еда?
— Это просто. Хот-доги.
Он фыркает.
— Серьезно?
— Эй, кто бы говорил, у тебя-то чизкейк.
— Все, молчу. Твой любимый цвет?
Я крепко обнимаю его.
— Сиреневый. Моя очередь. Что ты больше всего ценишь в человеке?
— Честность, — отвечает он, его голос тверд. — От начала и до конца.
— А что больше всего презираешь?
Он размышляет над этим.
— Лжецов.
По тому, как он это говорит, я вижу, что здесь замешана не только злость, кипящая в нем, а что-то еще, но не обращаю на это внимания.
— Твоя очередь, — мягко произношу я.
— Те же вопросы, — говорит он, его голос уже не так напряжен.