Телегу мужчины починили довольно быстро — Рацлава даже не успела замёрзнуть, стоя со своей рабыней под начавшим вечереть небом. Расшитое покрывало сползло ниже затылка и едва прикрывало её волосы. Вскинув голову, девушка пусто смотрела наверх, где в сгустившейся сизой вышине зажигались бесцветные звёзды, похожие на кусочки слюды. Хавтора, за годы рабства привыкшая к любой грубости, давила башмаками хрустевшую землю и мурлыкала песню себе под нос.
«Было у старого хана пятеро сыновей».
Пошёл снег. Резные пластинки снежинок, хрупкие, узорчатые, будто выпавшие из-под рук талантливой мастерицы, заклубились под первыми звёздами. Окутанные нежным серебристым светом, они стекались на землю. Рацлава чувствовала их кожей и восхищённо глядела куда-то сквозь прорезавшуюся луну, сжимая пальцами кончик костяной свирели. На белых лоскутках проступала кровь. В тот день Рацлава как никогда хотела сбежать — не знать ни богатств, ни Сармата, остаться жить в глухой землянке, затерявшейся на склонах Княжьих гор. Если свирель — это её игла, она выткет себе волшебно-тихую жизнь.
— Какая будет ночь! — восхитилась Хавтора, и её голос стал жарким. — Однажды, под такой же луной, мне приснилось, гар ину, как Сарамат-змей пролетал над Гуратом, городом наших мёртвых ханов. Давным-давно княжьи люди забрали Гурат-град себе, и Сарамат-змей вернулся, чтобы поквитаться с ними. Солнце стекало по его медному панцирю, а из исполинского горла выходил огонь.
Рацлава могла назвать себя воровкой, лгуньей и калекой, но не дурой, решившейся на безумный побег. Хитрый человек, Оркки Лис, сидел на коне за её спиной — и наверняка не сводил глаз.
— У-у, ведьма, — желчно выплюнул он, а Хавтора залилась истеричным хохотом.
«Первого ханского сына звали Кагардаш, и он слыл мудрым и справедливым воином. Второго — Янгири, и был он немногословен и силён. А третьего звали Сарамат…»
Хавтора ещё долго пела эту песню — легенду Княжьих гор, переложенную на манер степной Пустоши. Она пела и пела, пока телеги не остановились на ночную ставку, а Рацлава слушала её и смотрела в задёрнутое окно.
«…и не было человека хитрее его. Четвёртый ханский сын носил имя Родук, и это означало „гордый“. Пятого, блаженного, звали Игола».
— Вы чтите Сармата как бога, — сказала Рацлава, подтянув колено к подбородку. — Почему? Он жаден и жесток. Он сжигал людей и леса, города и деревни, фермы и мельницы, если ему не могли заплатить откуп.
— О, гар ширь а Сарамат, — засмеялась Хавтора. — Он жесток, но и велик. Он — человек, сумевший обрести бессмертное обличие. Его кожа — медные пластины, что прочнее любых кольчуг. Его когти — копья, его зубы — скалы. Его позвоночник — горный хребет.