42. - Почему, равви, хочешь, чтоб ушел?
- Сеял я семена в души людей гонимых, а не в тела, да все они помышляют лишь о власти, овладев же ею, отвернутся от господа, как Маккавеи, и с его именем на устах смерть засеют. Сам воззри, мыслит ли кто к господу? Я гласил братство душ, равенство, незлобие, ел и пил с ними и никому не сказывал - ты старший, а ты младший. А меж ними уж сегодня волнение - кому править да управлять, с завистью и любочестием друг друга высматривают, ждут, кто возвысится. И сие покуда я жив, а что станется, когда умру? Не есть ли победа поражением, а поражение - победой? Ежли меня мукам предадут, кому уберечь зерно любви в братстве Нового завета?
Не место здесь тебе. Иуда, в деле великой крови, и мне не место, да я в воле божией, ты нет, коли погибну, по пути света поведешь правых, коли жив останусь, вместе пойдем сызнова, с начала самого.
Я молчал в испуге - Иисус не примечал ничего вокруг; погодя заговорил снова, будто оправдание искал своим словам, и не предо мною даже, перед самим собой: отчего человеколюбивое его учение готовит кровопролитие великое...
Не стану примером историков приписывать Иисусу слова - столько лет миновало, и слова стали не более чем вымыслом; выше представлял наш разговор в форме диалога, лишь когда память не подводила, подкрепленная цитатами из Писания, а порой даже и мелочью незначительной, да в тот час имевшей особенный смысл.
Не хотелось бы заронить в тебе сомнение, что и у меня, как в Платоновых диалогах, невозможно понять, где Платон, а где Сократ. Посему восстановлю лишь путеводную нить той долгой беседы; так проще мне, достовернее и для тебя. А беседа с учителем была великого значения; сказывал, как мнит обойти противоречия между своими принципами и требованиями пророков и простого люда.
Я не вмешивался в этот спор с самим собой, молчал, пока Иисус мыслил вслух, но мое присутствие, верно, кстати пришлось: он сказывал словно бы мне и для меня, в моих глазах искал поддержки в неровном токе своих размышлений - будто передавал мне философский завет, если возвести его суждения в философию.
Мыслю, в тяжкую минуту он переживал настоятельную необходимость передать другому, не дерзну - достойному, но в любом случае способному понять его дилемму, - всякий человек, даже самый одинокий, в решительный час не может не открыть свою душу. Так уж повелось: коль отчаялся на спор со своей совестью наедине, веди его при свидетеле, каковой, хоть и молча, судией становится двойственности нашей натуры.
43. Иисус тоже не был свободен от душевного разлада: мессия ли он, или неправостью прельщает народ, как многие в тогдашние времена; ведь мессия, согласно Писанию, - спаситель и воитель, призван бороться и убивать, вести в бой или по крайности вдохновлять и благословлять неизбежное дело великой крови - а значит, быть противу всего, что проповедовал о любви к ближнему, даже к врагам своим...