Ну, тот, кому по морде сапогом отвешено, конечно, запрокинулся. Золото по полу катится, звенит, бумажки во все стороны летят – ужас.
Сенька оробел: сейчас смертоубийство будет. А парнишка стоит, зубы скалит – весело ему.
Этот, который свару начал, скулу потёр.
– Так вышла, говоришь, дама? И вправду вышла. Ладно, давай дальше играть.
И сели, будто ничего не бывало, только карты разбросанные подобрали.
Вдруг Сенька обмер. Челюсть отвисла, глазами хлопает. Пригляделся, а игроки-то на одно лицо, не отличишь! Оба курносые, желтоволосые, губастые, и одеты одинаково. Что за чудо!
– Ты чего? – дёрнул за рукав провожатый. – Идём.
Пошли дальше.
Опять колидор, снова комната. Там тихо, на кровати спал кто-то. Харю к стенке отвернул, видно только щеку толстую и оттопыренное ухо. Здоровенный бугай, разлёгся прямо в сапожищах и храпит себе.
Парнишка на цыпочках засеменил, тихонько. Скорик тоже, ещё тише.
Только бугай, не прерывая храпа, вдруг руку из-под одеяла высунул, а в ней дуло блестит, чёрное.
– Я это, Сало, я, – быстро сказал фартовый пацан.
Рука обратно опустилась, а рожу спящий так и не повернул.
В третьей комнате Сенька картуз сдёрнул, перекрестился – на стене целый иконостас висел, как в церкви. Тут и святые угодники, и Богородица, и Пресвятой Крест.
Напротив, у стены, положив на стол длинные ноги в блестящих штиблетах, сидел человек в очках, с длинными прямыми, как пакля, волосами. В пальцах вертел маленький острый ножик, не боле чайной ложки. Сам одет чисто, по-господски, даже при галстухе-ленточке. Никогда Скорик таких фартовых не видывал.
Провожатый сказал, пропуская Сеньку вперёд:
– Очко, оголец к тебе.
Скорик сердито покосился на обидчика. Врезать бы тебе за “огольца”. Но тут человек по имени Очко сделал такое, что Сенька охнул: тряхнул рукой, ножик серебристой искоркой блеснул через всю комнату и воткнулся прямо в глаз Пречистой Деве.
Только теперь Сенька рассмотрел, что у всех святых на иконах глаза повыколоты, а у Спасителя на Кресте, там, где гвоздикам положено быть, такие же точно ножички торчат.
Очко вытянул из рукава ещё одно пёрышко, метнул в глаз Младенцу, что пребывал у Марии на руках. Лишь после этого повернул голову к обомлевшему Сеньке.
– Что, вам угодно, юноша?
Скорик подошёл, оглянулся на парнишку, который торчал в дверях, и тихонько, как было приказано, сказал:
– Смерть дожидается, мочи нет.
Сказал – и испугался. Ну как не поймёт? Спросит: “Чего это она дожидается?” А Сенька и знать не знает.
Но длинноволосый ничего такого спрашивать не стал, а вместо этого вежливо, негромко попросил паренька: