Пока он не наткнулся на свидетельства того, что случай с Анабель был далеко не единственным. Вот уже как минимум лет пятьсот (а может и больше, но более ранние архивы сгорели в пожаре) время от времени случаются свадьбы, в которых жених не участвует. Он просто просыпается однажды с брачной звездочкой на ладони и до конца своих дней уже не может от нее избавиться. Невесту же после подобной свадьбы не видит более никто и никогда. Как и Анабель, она уносится прочь от церкви в роскошной карете вместе с самозванцем, которого все считают ее мужем, и пропадает на веки вечные.
Десятки подложных женихов. Десятки родов, пресекшихся без наследника. Десятки юных дев, сгинувших без следа. И десятки раз, когда алтарный камень совершал немыслимое, противное самой своей божественной природе: подлог! Кто мог быть настолько силен, что бросал вызов самому Деусу? Кто мог быть настолько опасен, что подрывал основы существующего миропорядка? Ведь если алтарный камень возможно обмануть, выходит — Деус не всесилен. Или не честен. А значит — и это страшно — не бог!
И Тайный Сыск занялся этой проблемой. Он лично занялся этой проблемой.
А тут — свадьба. И Анабель.
Она стояла на углу с букетом фиалок. В той самой позе, что была изображена на портрете. В том самом платье. И даже солнце, совсем как на полотне живописца, сияло в ее чуть растрепанных волосах. Она встретилась с ним взглядом. И улыбнулась. И поднесла фиалки к лицу, вдохнув аромат. И кивнула ему, будто всегда его знала. И, чуть качнув приглашающе головой, двинулась прочь — сквозь толпу многолюдного рынка. А он, как мальчишка, выскочил на ходу и бросился следом.
Почему этого никто не заметил, он не знал, предполагал — отвлекли. Предполагал сейчас, тогда ему было неважно. Он бежал за ней, расталкивая прохожих, и все не мог догнать. Она казалась ему порой бесплотной тенью, прозрачной настолько, что сквозь нее просвечивали другие люди. А порой ее фигурка обретала объем и краски, и становилась совсем неотличима от прочих женщин в толпе. Если бы не платье, вышедшее из моды еще во времена его детства. Если бы не светлые локоны, крайне нетипичные для южанок Марбура. И не шелковые бальные туфельки, идеально белые и чистые, несмотря на навоз, грязь и лужи, то и дело встречавшиеся на пути. Она словно скользила над реальностью этого мира — легкая, невесомая…
— Анабель! — кричал он ей вслед, безнадежно отставая. — Анабель, постойте!
Она остановилась уже потом — в комнате с шелковыми занавесями вместо стен и огромным ковром с высоким мягким ворсом.